штабе, проводил больше времени на передовой. И здесь он почувствовал, как поколебался наступательный дух немецкой армии. Солдаты, доведенные до отчаяния изнурительными боями, ругали на чем свет стоит своих генералов и офицеров, посылающих их на гибель. А возмущаться было от чего.

Ведь в результате великолепного стратегического маневра и совместных действий 3-й и 8-й армий Юго-Западного фронта под командованием генералов Рузского и Брусилова русские войска двадцатого августа освободили город Львов от австро-венгерских оккупантов.

Штаб восьмой армии разместился в одном из старинных дворцов города. Поутру на второй день к командующему Алексею Алексеевичу Брусилову прибыла представительная делегация от городского управления и всех сословий населения.

Генерал принял делегацию в просторном тронном зале с мраморными колоннами и золочеными люстрами под потолком. В широко раскрытые окна сквозь густую крону каштанов и тополей пробивались лучи утреннего солнца. Делегаты почтительно выстроились на краю зеленого бухарского ковра. Алексей Алексеевич вышел легкой походкой в сопровождении штабных генералов и офицеров из боковой комнаты в зал и, отделившись от свиты, ступил на середину ковра. Его живые, монгольского разреза глаза светились радостью. Грудь украшал маленький Георгиевский крест. Он оглядел делегацию, поправил пенсне на носу и, не заглядывая в папку, спокойно и твердо сказал:

— Господа! Я должен поздравить вас с освобождением исконно русского города Львова от австрийско-венгерских захватчиков. Победа эта далась нам нелегкой ценой, но, как говорится, все возвращается на круги своя.

Брусилов замолчал, словно выжидая, какое впечатление его слова произвели на присутствующих. Раздались аплодисменты, нестройные возгласы «ура». Все живо задвигались, повеселели. Лысоватый толстяк, стоящий впереди, от волнения все время прикладывал белый платок к вспотевшему лбу.

— Должен вам сообщить мое мнение как командующего армией, — продолжал Брусилов. — Для меня лично в данное время все национальности, религии и политические убеждения каждого обывателя безразличны — это все дела, касающиеся мирного обихода жизни. Сейчас идет война, и я требую от всех жителей одного: выполнять все требования военного времени. Наши войска никого из мирных жителей не тронут. Об этом издан специальный приказ. За все, что будет взято у горожан, выплачивается немедленно. Однако предупреждаю: жители Львова, уличенные в сношениях с неприятелем, немедленно предаются военно-полевому суду. Никакой контрибуции на город не налагается.

Генерал умолк, отступил на шаг и передал папку с текстом своей речи услужливо подскочившему адъютанту.

Рядом с толстяком, вытиравшим все время мокрый лоб, стоял сахарный заводчик Ростоцкий, высокий полноватый блондин с маленькими подстриженными усиками и пышной шевелюрой. В его глазах Брусилов прочел радость и восторг. Рядом с ним в золотой ризе с крестом на шее замер архимандрит православной церкви Фотий. В наступившей тишине он выпрямился и звучным басом изрек:

— Нашей освободительнице, русской армии, слава и многие лета!

— Ура! — прокричал кто-то сзади визгливым голосом.

Глава депутации Ростоцкий выступил вперед и торжественно, мягким голосом сказал:

— Мы, депутация города Львова, благодарим вас, генерал, за прием! Я от имени львовян заявляю, что никто из жителей города не нарушит вами установленного порядка, к каждому воину русской армии будут здесь относиться с уважением и любовью.

Из-за спины архимандрита вынырнул высокий широкоплечий молодой инок в черном монашеском одеянии.

— Господин генерал, разрешите задать вам вопрос?

— Пожалуйста.

— Будет ли наша униатская церковь пользоваться всеми правами наравне с православной?

Архимандрит Фотий положил тяжелую руку на плечо инока и хотел было что-то сказать. Брусилов остановил его взглядом:

— Если ваша святая церковь не будет подрывать авторитет русского воинства и вести агитацию среди населения против нас, то, как я уже сказал, ваша церковь наравне со всеми имеет право на существование.

Служитель-униат покорно кивнул головой, отступил назад и скрылся за широкой спиной отца Фотия.

Это и был Курт Вернер.

Генералу Брусилову еще до взятия Львова разведка доносила, что глава униатской церкви митрополит Шептицкий настраивает население Галиции против русской армии. По его указанию во всех костелах священнослужители-католики предавали анафеме русских солдат. В страстных проповедях они говорили мирянам, что русское воинство — дьяволово семя, посланное сатаной на погибель всего святого. Надо делать все, чтобы земля горела под ногами русских солдат, чтобы везде их встречали ненависть и месть.

Шептицкий пользовался большим авторитетом среди верующего населения Галиции, и Брусилов, как только вступил во Львов, отдал приказ о домашнем аресте митрополита.

В тот же день после окончания приема городской делегации генерал пригласил графа Шептицкого к себе и взял с него честное слово, что тот не будет произносить ни единой проповеди против русской армии и даст об этом знать по всем костелам.

Митрополит охотно дал слово, но не сдержал его. Уже через неделю градоначальник Львова полковник Шереметьев доложил Брусилову, что святой отец опять мутит воду, выступает с амвона перед паствой с речами против русских освободителей.

Алексей Алексеевич вскипел, заходил в сердцах по кабинету и тотчас отдал приказ о выселении митрополита Шептицкого в Киев, в распоряжение командующего Юго-Западным фронтом генерал-адъютанта Иванова.

Жарким августовским вечером от стен Святоюрского монастыря к вокзалу потянулась целая кавалькада карет и бричек с упитанными ломовиками в оглоблях. Стоящие на тротуарах зеваки с удивлением смотрели на это зрелище: кто-то крестился, шепча про себя молитву, кто-то сокрушенно вздыхал. Мальчишки, бежавшие за кавалькадой, пронзительно свистели, кричали непотребные слова.

Стоящий у фонарного столба седоволосый, в промасленной блузе рабочий железнодорожных мастерских, сворачивая самокрутку, басил:

— Потянулось черное войско, словно воронье на свалку, чтоб вам ни дна ни покрышки.

Он зло сплюнул вслед последней подводе с какой-то церковной рухлядью.

Из Львова за святым отцом в почетную ссылку потянулась целая свита послушников, приживалок, поваров, медсестер, казначеев. Среди этой пестроязыкой, богомольной и авантюристической братии оказался и Курт Вернер — агент № 41 военной разведки полковника Вальтера Николаи — начальника шпионской сети кайзеровской Германии. Курт Вернер ехал в Киев в смиренной одежде послушника.

Вскоре после прибытия в Киев он установил связи с резидентами тайной немецкой агентуры из окружения генерала Иванова и с их помощью превратился в послушника Киево-Печерской лавры Сергия.

Шла война. Но несмотря ни на что, днем и вечером шли богомольцы в златоглавую Мекку — Киево-Печерскую лавру поклониться нетленным святым мощам, утолить в страстных молитвах душевную боль, обрести надежду и веру в завтрашний день.

Для послушника Сергия — агента немецкой разведки — Лавра стала кладезем бесценных сведений. Люди шли с открытой душой к святым отцам, со слезами поверяли свои горести и тягости, делились самыми сокровенными тайнами.

Перед матерым шпионом открывалась во всей неприглядности