— Если не очень спешите, Юрий Николаевич, подсаживайтесь к соотечественнику.

Удивленно и отчужденно посмотрел в сторону незнакомца Чиник, подошел к нему. Присел.

— С кем имею честь, откуда вы меня знаете?

— Вы произнесли слова, которые я собирался услышать и на которые, вполне естественно, заготовил ответ,— приветливо заметил незнакомец, привстал, задернул занавеску.— Мне надо сообщить вам нечто важное. Садитесь, прошу вас,— произнес незнакомец.— Меня зовут Рустамбеков, Назим Керимович Рустамбеков. Я германский гражданин, владелец ювелирного магазина и еще... еще близкий товарищ вашего знакомого Иннокентия Викторовича...

— Соболева?..— не удержался Чиник.

— Я рад не только тому, что встретил вас... Рад, что не опоздал. Я должен был быть здесь вчера. Но из-за нелетной погоды проторчал полдня в Мюнхенском аэропорту. Слава богу... выпустили самолет. Хотя, на самом деле благодарить бога должен один господин, сидящий в этом же зале. Если не ошибаюсь, вы именно из-за него совершили далекий рейс?

— Не понимаю вас.

— Я прошу вас не делать того, что вы задумали, Юрий Николаевич.

— По какому праву вы решаетесь давать мне советы?

— Преклоняюсь перед вашим благородством и решительностью... Только выслушайте меня. Я не буду многословен. Мне дороги ваши, Юрий Николаевич, безопасность и благополучие. И Сиднея тоже. Очень дороги.

— Я уже сказал, не понимаю вас.

— Не удивляйтесь, придет пора, многое узнаете. А пока я прошу отложить ваше намерение. Нет, не отложить, забыть о нем. Вы очень нужны вашей родине.

— Позвольте полюбопытствовать. Назим Керимович, откуда такая информированность о помыслах незнакомого вам человека.

— Ваш бывший юнга Репнин в настоящее время находится в Москве. С ним была обстоятельная беседа, которая привлекла серьезное внимание к вам и вашему сыну. Вот и все, что я могу сказать вам пока. Пожалуйста, возвращайтесь к семье. И ждите Репнина. Возможно, придется набраться терпения. Позвольте мне пожать вашу руку. И предложить выпить за наше знакомство. Я очень рад, что не опоздал.

ГЛАВА VI

Долго ждал этого звонка Юрий Николаевич.

Прислуга протянула ему визитную карточку гостя, ожидавшего в передней. Чиник порывисто встал из-за рабочего стола и быстрым шагом спустился вниз. Сидней, вышедший вслед за отцом, увидел его застывшим в дружеском объятии.

Возвышаясь над Чиником, на Сиднея смотрел и почему-то смущенно улыбался плотный большеголовый с залысинами человек, бывший юнга крейсера «Вещий Олег».

— Анатолий Трофимович, голубчик родной мой! — Юрий Николаевич смотрел на Репнина снизу вверх, стараясь прочитать по складкам, избороздившим по-прежнему красивое лицо, по посеребренным волосам, как сложилась жизнь славного моряка. Где бросил он якорь? Знает ли, что остался в живых Гольбах? И почему остался в живых?

— Батюшки, Сид, вымахал-то как!

— Жених... Поступил в университет, готовится стать историком.

— Время, время... А у меня жена учительница. Жду первенца.

— А сами вы, Анатолий Трофимович, где, в каких краях?

— Я снова питерский, Юрий Николаевич. Служу на сухогрузе. Не думал, не чаял когда-либо снова побывать в этих краях. Да вот... привелось...

— Как там матушка-Россия? Как встретила?

— Часто бываю на верфях, на заводах. И не только в Ленинграде, выезжаю в Николаев, в Херсон, в Одессу. И вижу то, чего не видел никогда,— воодушевление, энтузиазм.

— А я... я стараюсь составить представление о России по местной и американской прессе, но это занятие не простое. Учишься читать между строк. Пишут в одном стиле: все плохо, все разваливается. И вдруг узнаешь об авиационных полетах, уральских стройках, Московском метро. Посмотреть бы своими глазами... Но пишут, что на Путиловском заводе рабочий получает меньше, чем при царе?

— Не могу сказать точно, Юрий Николаевич. Многое было порушено, многое пришлось создавать на новом месте. Но в первые же мирные годы, как будто бы с новыми силами — откуда только они! — начали восстанавливать заводы и железные дороги, строить электростанции. А что касается Пути-овского завода, там, как и везде, от гудка до гудка — восьмичасовой рабочий день; людям дают жилье, и за него не надо почти ничего платить. Кроме того, у них санаторий, дома отдыха. И есть единая цель. Она-то и объединяет с чрезвычайной силой людей, дает ощущение оптимизма и уверенности в завтрашнем дне...

— Сколько я помню вас, дорогой Анатолий Трофимович, вы всегда были большим энтузиастом, загорались легко. Годы прошли, а привычка осталась?

— Не просто привычка — это желание понять умом, а если угодно, и сердцем то, что происходит в родных краях. Кроме того, я готовился к этому разговору. Знал, что увижусь с вами.

— И я знал тоже. Ждал.

— У нас должен быть серьезный разговор. Не знаю, удобно ли начинать его сегодня. Но меня просили об этом разговоре.

— Что ж, я готов.

— Скажу вам пока только два слова. Как и вы, я хорошо помню двадцать пятое августа.

— Такие дни в памяти до гробовой доски.

— Но от нас с вами зависит, чтобы это больше не повторилось.

— От нас с вами?

— Именно так, Юрий Николаевич. Пришла пора подумать, как могли бы мы с вами, и не только я и вы, а многие люди, обезопасить общую нашу родину от возможной беды... Фашисты разжигают идею реванша, переводят Германию на военные рельсы.

Они поднялись в кабинет Чиника. На стенах висели крупные карты полушарий, а полки были заставлены военно-морскими сборниками, книгами о далеких путешествиях; здесь можно без труда заметить многотомную «Историю» Карамзина, книги Татищева, Ключевского, Соловьева. В рамке недалеко от образов висел рисунок крейсера «Вещий Олег».

— Помнят многие, почему вы назвали сына именем австралийского крейсера... Прошло больше двадцати лет... Люди, которые меня сюда послали, хорошо осведомлены о наших с вами отношениях и о том, как я чтил и чту вас. Вот почему я здесь, вот почему так хотел бы рассчитывать на ваше доверие. Я должен поговорить о Сиднее.

— Сидней взрослый парень.

— Но прежде хотелось бы получить товарищеское ваше согласие. Хорошо понимаю, Юрий Николаевич, что рано или поздно придется завести разговор о Сиднее с супругой. Догадываюсь, как она привязана к единственному сыну. Но только прошу вас, до поры до времени не надо вспоминать о нашем разговоре ни с кем. Даже с Ингрид.

— Постарайтесь лучше узнать Сида. Парень он башковитый, смелый. Многое дал бы, чтобы оказаться на его месте, сбросить бы лет тридцать; можно было бы жить, далеко загадывая. И