деревенской жизни были местные ярмарки, так называемые панаири. Они устраивались почти во всех сколько-нибудь крупных селах в конце лета по окончании полевых работ. О дате открытия таких панаири население оповещалось особым глашатаем – барабанщиком, который после захода солнца обходил улицы, бил в свой барабан и громогласно объявлял все новости. Хотя от гоголевских времен описываемые мною годы были отделены почти сотней лет, эти панаири как две капли воды походили на «Сорочинскую ярмарку».

Я описал болгарскую деревню такой, какой я ее видел в первой половине 20-х годов. Вступившая после войны на путь прогресса новая Болгария изменила свой лик.

Многое, описанное мною, кануло в вечность. Изменился внешний вид сел и городов, изменились люди, нравы, обычаи. Кое-где перемены коснулись и природы.

Чудесна природа Балканских гор! Это первозданная красота, большей частью еще не тронутая рукою человека. Снежные вершины гор, предгорья с тропинками вместо дорог. Журчание родников с чистой как кристалл студеной водой. Сосны и ели, дуб и орешник. Луга, покрытые весною ковром цветов. Окаймленные цепью далеких гор котловины. Туманные дали придунайской равнины.

Красота, могущая исцелить самую глубокую подавленность самого мрачного человека.

В небольших городках вроде Орхание, которых в Болгарии великое множество, в описываемые времена не было никаких промышленных предприятий, даже самых малых. Население их состояло из людей, существовавших торговлей с деревней, кустарей, ремесленников и служащих немногочисленных учреждений.

В моей памяти Орхание осталось тихим, мирным и сонным городком. Такими же были и промелькнувшие перед моими глазами Михайловград (называвшийся тогда городом Фердинандом, а еще ранее – Кутловицей), Оряхово, Бела-Слатина, Берковица.

Значительно более оживленными были окружные города. Крупной прослойкой в их населении были служащие многочисленных окружных учреждений и значительное число торговцев и торговых служащих. Кое-где существовали мелкие фабрики и заводы. Во внешнем облике этих городов – некоторые следы так называемой городской цивилизации: каменные двух-, трех- и четырехэтажные дома, электрическое освещение, мощеные улицы, железнодорожный вокзал, гостиницы, пароконные экипажи, вытесненные в последующие годы импортными автомобилями, большое оживление на улицах.

Таков был мой окружной город Враца, приблизительно такими же были другие окружные города, в которых мне приходилось бывать: Плевен (Плевна), Шумен (Шумла – ныне Коларовград), Русе (Рущук), Варна, древняя болгарская столица Велико Тырново.

На второй год моего пребывания в Болгарии в связи с поступлением на болгарскую службу я, покинув Орхание и переселившись в деревню, в значительной мере утерял контакт с эмигрантской массой.

Эмигранты в деревне были представлены в те годы одиночными, случайными элементами: это был какой-нибудь кубанский казак, женившийся на дочери корчмаря, или бывший корниловский офицер, торговавший бузою (квасом) собственного изготовления, или бывший юнкер, батрачивший у деревенского богатея, или бродячие торговцы иконами-олеографиями.

Три раза в неделю почтальон приносил мне берлинский «Руль» и софийскую «Русь». Мне еще придется вернуться к эмигрантской периодической печати в целом.

Сейчас упомяну только о том, что обе эти газеты изо дня в день и из номера в номер твердили все об одном и том же – о скором и неминуемом падении советской власти, притом каждая из них на свой лад: «Руль» талдычил что-то о грядущей буржуазно-демократической республике, «Русь» – о «законном царе из дома Романовых».

Каждому жителю столицы и больших городов хорошо знакомо чувство неописуемой радости и душевного подъема, которые он испытывает, попадая в родную ему городскую стихию после длительного пребывания в деревне, акклиматизироваться в которой ему трудно, чтобы не сказать невозможно. Поэтому на протяжении четырех проведенных мною на селе лет я, с детских лет столичный житель, все свои отпуска проводил в Софии. Как и всем врачам, мне полагалось в году тридцать отпускных дней.

В Софию я ездил три раза в год, каждый раз на десять дней. И каждый раз за этот короткий срок я попадал из мира болгарского в мир русский. В те годы существовала своеобразная «русская София», как впоследствии существовал «русский Париж», первая, конечно, в неизмеримо меньшем масштабе, чем второй.

В центре города на Московской улице находилась амбулатория так называемого «Российского общества Красного Креста старой организации» с двумя десятками врачей и консультантов. Несколько поодаль, на улице Искъръ, – русский краснокрестовский хирургический госпиталь. Полтора десятка университетских кафедр занимали русские профессора. Художественным руководителем Национального оперного театра и создателем первого Болгарского симфонического оркестра был бывший балетный дирижер московского Большого театра Ю.Н. Померанцев; главным режиссером того же театра – бывший артист Московского Художественного театра Массалитинов. Оперный хор состоял наполовину из русских. «Евгений Онегин», «Пиковая дама» и «Царская невеста» шли на русском языке. На стройках – русские архитекторы и бригадиры, на технических предприятиях – русские инженеры. Организатором софийской пожарной команды был некто Захарчук, одна из самых популярных фигур в городе.

Но, как правило, болгарского общества они сторонились и болгарской культурой не интересовались. Крепко верили они лишь в одно, а именно что все это временно и что за «софийским» периодом их жизни возобновятся прерванные «московский», «петербургский», «киевский», «харьковский», «ростовский» или иные периоды.

Материальное положение русских врачей в Болгарии было в описываемые годы очень хорошим. Моральная атмосфера – еще лучше. И левое правительство Стамболийского, и правое правительство Цанкова одинаково высоко оценивали участие русских врачей в деле охраны здоровья болгарского народа.

Гинеколог профессор Рейн создал из софийского Майчина дома[5] образцовое акушерско-гинекологическое учреждение современного типа. Одесский психиатр профессор Попов реорганизовал постановку психиатрической помощи в столице. Участник Балканской войны 1912 года петербургский хирург В.М. Тылинский впервые организовал в болгарской провинции квалифицированную хирургическую помощь. К нему в Михайловград стекались на операции больные из всей Северо-Западной Болгарии.

В Софии было популярным имя главного врача русского краснокрестовского госпиталя хирурга Р.Ю. Берзина, к которому больные приезжали со всех концов Болгарии.

В Варне славился гинеколог Смоленский, в Борисовграде – хирург Павлов-Сильванский.

Население окружило русских врачей заботой, любовью и вниманием. Но путь русского врача в Болгарии все же не был усыпан розами. Были и шипы.

Я не буду касаться здесь вопросов, связанных с самой сущностью врачебной профессии, это вывело бы меня за пределы темы настоящих воспоминаний. Упомяну лишь об одном шипе, самом главном, который стоял на пути всех без исключения русских врачей, живших и работавших в Болгарии в описываемые годы, и который каждый из них ощущал ежедневно и ежечасно. Это борьба, явная и скрытая, которую вели болгарские врачи против своих русских коллег.

Читателю, конечно, непонятно, чем эта борьба была вызвана и в чем она выражалась. Я расскажу об этом в той главе настоящих воспоминаний, в которой буду описывать положение русских врачей – эмигрантов зарубежных