кухне он сидел у папы на коленях, чувствуя, как грубы его щеки, и от него пахло табаком; Майкл пытался рассказать отцу про Железного Дровосека, Трусливого Льва и Страшилу-болтуна. Папа сначала смеялся, потом вдруг посерьезнел и принялся рассказывать о том, как пес Стики плавал в Африку, чтобы набрать войско из львов и слонов – защищать Ирландию.

– Обезьяны построили корабль – больше, чем Ноев ковчег, – сказал он. – И если бы не паршивая погода, они добрались бы до английского короля и слопали его. Но было так холодно, что все львы и слоны попрыгали в воду и уплыли в свою любимую Африку, и Стики пришлось возвращаться домой в одиночку…

Отец взял его с собой в темный кинодворец еще раз, когда война уже началась, они сидели на громадном балконе, чтобы Томми Делвин мог курить, и смотрели «Они умерли в сапогах». Эррол Флинн играл солдата по имени Кастер, и кончилось все печально. Майклу до этого не приходилось видеть фильмов, где главного героя убивают. Ему хотелось плакать, но он сдержался, поскольку отец не плакал сам и поднял бы Майкла на смех, если бы тот заплакал. По дороге домой Томми Делвин пообещал сходить с Майклом в «Грандвью», когда вернется с войны, но этого не случилось. В следующий понедельник он ушел в армию и не вернулся.

Пока отец воевал в Северной Африке, они с мамой сходили в кино еще раз. Поскольку она не курила, они сидели в партере. Смотрели мюзикл «Вся банда в сборе». Всю картину Майкл только и делал, что думал об отце. Ему так хотелось подняться по лестнице, обитой ковровым покрытием, пройти мимо автоматов с конфетами, туалетов и входа на первый ярус, добраться до самого балкона. Там, порыскав туда-сюда по проходам, он нашел бы отца, сидящего в одиночестве. С сигаретой. В синем костюме и черных начищенных туфлях, которые до сих пор хранятся дома в шкафу. Как жаль, что он больше не услышит густой отцовский бас. И не запрыгнет к нему на колени, чтобы послушать очередную историю.

Долгое время после этого, после того как они узнали о смерти Томми Делвина, ему не хотелось появляться в «Грандвью». Мама никогда не говорила о погибшем муже, когда они обсуждали кинофильмы, шедшие в «Грандвью». Она просто говорила, что билеты там «кусаются». Входной стоил девяносто центов, а в «Венеру» всю субботу и воскресенье до пяти часов – всего двенадцать. И все же Майкл тосковал по «Грандвью», как тосковал иногда по отцу. В своих прогулках он проходил мимо, разглядывая афиши; иногда он изучал рекламные открытки в прозрачных ящиках, где рассказывали о будущих премьерах. Джон Гарфилд. Бетти Грейбл. Хамфри Богарт. Джон Уэйн. В «Венере» все ленты были старыми, они возвращались вновь и вновь, пленка была потрепанной и зачастую в царапинах. В «Грандвью» получали фильмы напрямую из прокатных контор Манхэттена. Теперь, возможно, все будет по-иному. Никаких больше четырех перьев и франкенштейнов! Теперь он сможет смотреть все новые фильмы в «Грандвью» из уважения к маме, невзирая на то что на балконе призрак.

– А мы сможем ходить туда бесплатно? – спросил он.

– Посмотрим, – сказала она и засмеялась. – Дай хотя бы приступить к работе.

Все оказалось в силе. Однажды субботним утром в квартире появились трое рабочих и куда-то уволокли угольную плиту, отбив ее от фундамента молотками и зубилами, вытянув из стены трубу и заделав отверстие круглой алюминиевой заглушкой. Затем они принесли газовую плиту – белую, блестящую, с четырьмя горелками сверху и духовкой, ножками, напоминающими женские, да еще и со встроенными часами. Мужчины подключили плиту к газовой трубе, которая шла по стене здания, проверили горелки и духовку, после чего затопали вниз по лестнице, оставив в кухне куски битого чугуна и обрывки линолеума, кучки угольной пыли и зубило. Когда другие жильцы смогут позволить себе потратить сто тридцать долларов на газовую плиту, к ним тоже проведут газ. А пока что Делвины были единственными потребителями газа на весь дом, и это было бесплатно.

– Ладно, – сказала Кейт Делвин. – Давай-ка выпьем чаю. Уберемся позже.

Они разделили между собой работу по уборке подъезда. Мама заменяла лампочки по мере того, как они сгорали, и каждые две недели полировала медные почтовые ящики. Видавшие виды мусорные баки, что стояли в вестибюле, они выносили на тротуар вместе – оттуда их подбирали мусорщики. Баки для золы требовали бóльших усилий: они были набиты золой из угольных плит, которыми пользовались во всех остальных квартирах, и из водогрейного котла в подвале. Жильцы из других квартир специально навещали Кейт Делвин, чтобы посмотреть на ее чудесную газовую плиту, но сами при этом пользовались угольными, а в жилых комнатах у них стояли керосиновые горелки. Женщины и завидовали, и в то же время продолжали надеяться, что такое чудо вскоре появится и у них дома, если мужья перестанут тратить деньги в баре Кейсмента или они наконец выиграют в ирландский тотализатор. Мистер Кернес пустил слух о том, что в следующем году он собирается установить центральное отопление – паровое! – но, чтобы заплатить за новый котел, трубы и радиаторы, ему придется поднять квартплату. А пока этого не произошло, угольные плиты продолжали производить всю эту массу золы. Поскольку в будние дни по утрам, когда приезжали мусорщики, Майкл обычно находился в школе, мама заносила пустые баки в подъезд в одиночку. Каждый вечер перед ужином Майкл отправлялся в подвал и подбрасывал в котел угля из специального ящика, чтобы в каждой квартире была горячая вода. Если выпадал снег, Майкл сгребал его с тротуара и посыпал дорожки золой, чтобы никто не поскользнулся на льду.

Эти обязанности он выполнял старательно, но лишь одна из них вызывала в нем безудержное веселье – уборка подъезда. Каждое субботнее утро, отслужив мессу и включив свет в синагоге на Келли-стрит, жадно проглотив булочки с горячим чаем в компании рабби Хирша, он бегом бежал на Эллисон-авеню. Начинал он с двери на крышу, проходясь метлой сверху вниз по всем трем этажам. Его всегда удивляло, как много мусора может скопиться всего лишь за семь дней: бутылки из-под минералки, пачки газет, конфетные обертки, камешки, птичий корм и просто какая-то грязь. Майкл никогда не видел, чтобы кто-нибудь сорил в подъезде, в этом-то и была загадка: грязь появлялась сама собой и оставалась на месте. Но неважно, откуда она бралась, его задача состояла в том, чтобы все это вымести. На нижнем этаже он сгребал весь мусор в совок и ссыпал в бумажный пакет, который затем засовывал в мусорный бак.

Затем он снова отправлялся наверх со шваброй и ведром горячей воды. Когда мама приняла предложение мистера Кернеса, он купил им новое алюминиевое ведро на два галлона с приспособлением для отжима, а заодно и отличную веревочную швабру. Когда Майкл заканчивал мытье полов, мама спускалась по лестнице, разливая из бутылочки дезинфектант «Уэстпайн», и его едкий запах преследовал Майкла, который спускался позади мамы со шваброй. Как-то раз запах оказался настолько сильным, что ему пришлось отойти в сторону, едва не задохнувшись, а затем вернуться в квартиру, чтобы промыть глаза холодной водой и высморкаться. Но в действительности запах этот ему нравился: его чистый резкий аромат напрочь отшибал запахи еды и застоявшегося пива, дохлых тараканов и немытых тел.

Пока Майкл мыл пол на нижней площадке, мама выметала мусор из квартиры, наводила везде порядок, меняла простыни и наволочки, стирала нижнее белье в раковине, слушая программу Мартина Блока сквозь треск радиопомех. Дверь она обычно держала открытой. Под музыку Майклу работалось легче, работа спорилась и превращалась даже в удовольствие: швабра двигалась в ритме танцевального оркестра, туловище качалось и вертелось, а в самые холодные дни на коже выступал пот. И ничего, что музыку перебивал треск. Он напевал себе под нос в унисон с Бенни Гудменом и Гленном Миллером, знал слова песен Бинга Кросби, Бадди Кларка и Фрэнка Синатры. Это было прямо как в кино, где жизнь героев постоянно сопровождалась музыкой. Музыка слышалась и из других квартир: мистер Вентрильо предпочитал оперную, миссис Краузе – классическую, и Майкл снова задумывался о том, на что может оказаться похожей еврейская музыка, чтó именно