Иногда отчаиваюсь и откровенно издеваюсь над людьми. Моя маленькая месть: специально нахожу для них тех, кто не ответит взаимностью, или подбираю совершенно неподходящего человека. И наблюдаю. Жестоко?

Когда приступ боли закончился, я подошел к зеркалу, словно ожидал увидеть что-то новое. А там всегда одно и то же. Мне снова на вид лет двадцать. Впереди сорок лет. Меня зовут Виктор. Живу в Москве в Чертаново. У меня есть черный кот по имени Кот. Я — любовь. Не люблю готовить. Питаюсь фастфудом. В основном в «Теремке», потому что жутко люблю блины с красной рыбой и потому что там можно встретиться с Викой. Смерть любит блины со сгущенкой.

Вика не ходит в балахоне с косой на плече. Она носит узкие джинсы, кроссовки New Balance и красную толстовку с Губкой Бобом на спине. Очень красивая барышня. Главное, не думать про ее работу.

Я зашел в «Теремок». Взял блинчик, кофе и сел за столик в углу. Через пять минут пришла Вика. Села напротив и молчала, пока не умяла первый блин со сгущенкой. Перед ней было еще четыре таких.

— Радуешься, наверное, что не сможешь растолстеть? — спросил я.

— Да, иногда, когда смотрю на толстожопых, — ответила она. — Я сиськи себе сделала, показать?

Вика задрала толстовку, не дожидаясь моего ответа.

— Шикарно, а зачем?

— Не знаю. Вдруг влюблюсь, — сказала Вика и подмигнула.

— Это, наверное, когда я умру, — ответил я и подмигнул в ответ.

Она вдруг так горько вздохнула, что мне стало не по себе.

Последние пять лет я люблю проводить время на крыше сталинки возле Филевского парка в Москве. Отсюда хороший вид, а на последнем этаже живет психологиня.

Пять лет назад от нее ушел мужик, но разлюбить его она не может. Уж я-то знаю точно. Теперь она пишет книги. Как выстроить отношения. Что такое любовь. Раскладывает грамотно и стала популярна в сети. Ее даже подняли на пьедестал феминизма. А я любил вдыхать запах жареной картошки из ее форточки, заходить к ней на кухню и смотреть, как она накрывает стол на двоих, наливает два бокала вина и не ест. Смотрит в окно, прислушивается к каждому шороху в подъезде. Ждет. Иногда так проходит ночь. Утром она в ярости стучит по клавиатуре и к обеду выдает пост в соцсети, как не любить или любить себе на пользу, собирая тысячи лайков и сотни комментариев.

У меня есть для нее пара. Полная противоположность идеальному образу, что она описывает в статьях. Но пока еще рано.

Его зовут Гришей. У него с прошлого расставания не прошло трех месяцев. Он еще ходит по магазинам и не покупает продукты, которые любила она. Не пьет чай, потому что, заваривая, вспоминает, как делал чай для нее. Он переклеил обои в квартире, набил новый плейлист во «ВКонтакте», но три месяца еще не прошло. Это все не помогает. Ходит на автобусную остановку, где встречал ее с работы. Сидит часами. Курит. Ждет.

Сам не знаю, как это работает. Мужчины после разрыва три месяца в коме, потом их не удержать. Женщины на второй день жгут жизнь с энтузиазмом пироманов, празднуют какую-то свободу, пока месяца через два среди веселья не начинают рыдать. Или как та барышня — «приборы на одну персону».

Через неделю схожу к Грише. Как раз три месяца у него пройдет. А завтра меня ждет нечто увлекательное. Костя пригласил Аню погулять в парке.

Это будет их первая любовь. Костя будет нервничать и нести всякую чушь. Аня — каждые десять секунд поправлять волосы. В их разговоре мелькнет Есенин или даже Пушкин, не исключено, что Достоевский. Возраст подходящий. Простительно. Я обычно ухожу, когда людям под тридцать, а они все еще обсуждают Достоевского. Когда сядет солнце, ни Пушкин, ни Есенин не помешают им трогать друг друга за мокрые письки. У нее в памяти отметятся его руки, у него — ее запах. Наутро они проснутся счастливыми, но это ненадолго. И они мне не дадут дожить до сорока.

Я присел на скамейку и стал ждать.

— Привет, — сказала Вика и присела на другой край скамейки.

Вот уж кого я ожидал увидеть меньше всего.

— Привет, а ты чего тут? — спросил я, хоть и знал ответ.

— А то ты не знаешь, — ответила она.

— Кто?

— Костя.

— Скоро? — я похлопал по карманам в поисках сигарет.

— Когда по домам разойдутся.

— Грустно, — сказал я. — Есть сигаретка?

Вика протянула мне пачку.

— Что с Костей будет?

— Машина собьет, — ответила Вика и спросила: — Что с Аней?

— Будет сообщения ждать, хватать телефон, проверять уведомления, потом обидится.

— Грустно, — сказала Вика.

— Да, — согласился я.

— Когда мы в первый раз встретились?

— Не помню, — я действительно пытался прикинуть хоть приблизительно.

— А я тебе нравлюсь? — спросила Вика.

— Да.

— Пригласи меня на свидание.

— Куда ты хочешь пойти?

— В «Теремок».

— Блины со сгущенкой?

— Да, — сказала Вика и добавила: — А ты бы мог любить меня вечно?

— Легко, уж поверь мне, — сказал я.

— Тогда люби.

— И умрем в один день? — спросил я.

— В одну секунду, уж поверь мне, — ответила Вика. Взял ее за руку. Такая теплая. Мы дошли до «Теремка».

— Подожди, — остановил я Вику, — возьми блины без ничего, я сейчас.

Добежал до магазина и купил банку сгущенки. Рогачевской.

Вика попросила пробить в банке две дырки и стала пить сгущенку, заедая блином.

— А как же люди? — спросил я.

— Да и хрен с ними, — сказала она и поцеловала меня в губы сладкими от сгущенки губами.

— Теперь суши хочу.

— Вам приборы на сколько персон? — спросили меня на кассе.

— На две, — ответил я и повторил уже про себя: — На две.

Вода

Удивительно, когда то, что считаешь своим проклятьем, оказывается благословением.

Лет до двадцати думал, что я самый несчастный человек на свете. Я был согласен обзавестись любым обычным человеческим недугом, пускай болезненным и сильным, взамен того, с чем мне приходилось жить.

В первый раз это проявилось, когда мне было шесть лет. Мама на кухне жарила картошку с грибами. Отец читал за столом книгу, пил чай и делал вид, что внимательно слушает, что рассказывает ему мама. Я улучил момент, когда она повернулась к отцу и, размахивая в воздухе ложкой, что-то