— Сергей, — ответил я.

— Банально.

— Как есть.

— Меня Убийца птиц зовут, — он протянул руку.

Остальные двое тоже скинули капюшоны.

— Собиратель красоты, — представился следующий.

— Суперагент, — руку протянул последний.

— Вы это серьезно? — спросил я и нервно засмеялся.

Они ничего не ответили. Допили коктейли, накинули капюшоны и пошли к выходу. Собиратель красоты задержался в дверях, достал телефон и, видимо, включил камеру. Направил телефон на меня, но его руку перехватил Убийца птиц и что-то сказал ему на ухо. Мне показалось, что Собиратель разозлился. Он убрал телефон в карман и вышел из бара.

Я снова проснулся от вороньего крика и отдернул штору. Ворон сидел на карнизе. Сиреневый. С белыми без зрачков глазами.

Вечером пришла она. Шляпа. Черное платье. Села за стойку. Темные очки снимать не стала. Пламя от зажигалки показалось ярче света в баре. Облако сизого дыма. Глубокая затяжка сигаретой через длинный мундштук. Она заказала Macallan. Я подумал, что сейчас зазвенит будильник и сон рассыплется, но будильник молчал.

— Как тебя зовут? — спросил я.

Она улыбнулась и сняла темные очки.

— Алиса.

— Я — Сергей.

— Сереж, ты веришь в чудеса? — спросила она.

— Теперь да, — ответил я.

— А как ты в них веришь?

— Не понял.

— Ну, если чудо происходит, ты веришь, что будет еще, хочешь, чтобы они и дальше происходили, учитывая, что следующее чудо может отменить предыдущее?

— Как-то сложно чересчур. Нет, я не против, чтобы чудо происходило и дальше.

— Это хорошо, — сказала Алиса, достала из мундштука окурок и вставила новую сигарету.

Алиса допила виски и попросила еще.

— Расскажи мне про сиреневого ворона, — я налил ей виски.

— Ворон — это и есть чудо. Первичное. Сиреневый ворон с белыми без зрачков глазами. Чудо же, да?

— Пожалуй.

— Аркадий и трое его подопечных хотят убить птицу.

— Ты и этих знаешь?

— Знаю, — ответила Алиса.

— А зачем? — спросил я.

— Они все когда-то очень хотели чуда и получили его. Только вот не хотят, чтобы оно снова произошло и отменило предыдущее. Непостоянство, наверное, единственное, что человек никак не может принять. Особенно, когда человек счастлив. Когда уже получил все, что хотел. Поможешь мне?

— В чем?

— Не дать убить сиреневого ворона.

— Да, — ответил я.

— Тогда выйди из бара на улицу покурить, прямо сейчас. Когда сюда придут те трое и Аркадий, запри бар снаружи, — сказала она. — На кухне газовый баллон есть? Или плиты от электричества работают?

— Баллон, — ответил я.

— Тогда иди прямо сейчас и включи какую-нибудь музыку.

Я включил «Riders on the storm».

— Я увижу тебя когда-нибудь еще?

— Не знаю, — ответила Алиса.

— Кто ты?

Она посмотрела на меня. Ее глаза стали белыми. Без зрачков.

Я вышел на улицу.

Мимо меня, не поздоровавшись, в бар вошел Аркадий. За ним трое в капюшонах.

Когда дверь закрылась, я подпер дверную ручку урной, чтобы с той стороны нельзя было открыть.

Через несколько секунд в баре рванул газовый баллон. Взрывом меня отбросило метров на пять. Я увидел, как из валящего клубами дыма вылетел сиреневый ворон с белыми без зрачков глазами и устремился ввысь.

«Быть чудесам», — подумал я и потерял сознание.

Дом

Вася сел на скамейку возле подъезда. Достал из пачки сигарету. Зажигалка подарила свой последний слабый огонек и сдохла. Во дворе дома было пусто, но сам дом не спал и пялился горящими электричеством окнами в темноту.

Домой идти не хотелось, несмотря на то, что, скорее всего, жена смострячила ужин и ждет, когда Вася вернется с работы. Не хочется в свою уютную квартиру в этой шикарной новостройке. Пускай неудобный первый этаж — решетки на окнах, зимнее урчание снегоуборочной техники, весенние серенады котов, летний гомон подростков и осенний мат алкашей из соседних домов, уютно устраивающихся с ногами на скамейке у Васиного подъезда, словно покалеченные птицы, не способные в преддверии холодов отправиться на юг. Домой не хотелось. Да и не уверен был Вася, что завтра этот дом все еще будет его домом.

Сегодня на работе Толя — сосед Васи по подъезду, живущий на втором этаже, — заговорщически отвел его на перекуре в сторонку и сказал: «Они нас всех тут аннигилируют: я тебе гарантирую». Толя любил говорить словами, в которых чувствуется масштаб и уверенность. «Почему?» — спросил Вася. Толя посмотрел на него так, словно он задал самый глупый вопрос за всю историю человечества. «Смотри. Конвейер не останавливают. Правильно? — не дождавшись ответа, Толя продолжил: — А почему не останавливают? А потому что кушать надо, да? А мы тут как раз кушать людям делаем с графиком шесть через один. А кому кушать? А я тебе скажу, Вась! Аргументированно! Тем, кто по домам сейчас сидит. А мы — не люди? Мы не можем заболеть и умереть? Вот ты же Олю с двенадцатого этажа знаешь? В нашем подъезде живет. Она же у нас тут на производстве вроде как трудится, с розницей работает, в административном корпусе сидит. О поставках договаривается, менеджериха, сука, она, Вась, уже два месяца из дома в мягких тапочках и халатике трудится и зарплату получает. А что она делает? Бумажки виртуальные по электронной почте отправляет, графики рисует, отчетики. С чашечкой кофе в руках. А за что получает? Вот если мы работать перестанем, она что продавать будет?» — «А если она продавать перестанет, в нас тоже не будет смысла, — перебил соседа Вася. — Что мы со своим конвейером, если никто не станет продукцию покупать?» — «А вот ничего подобного, покупатели сюда сами приедут и купят, прямо сюда, на производство. Времена сейчас такие, Вася, судьбоносные!»

Весь день до конца смены Вася думал о том, что сказал Толя, а под вечер начальство сообщило, что конвейер останавливают. Все отправляются в неоплачиваемый отпуск. Первое, о чем подумал Вася: «Ипотека! Сука!»

Вася послушно стоял на проходной, пока охрана проверяла сумку. За ним своей очереди ждал Толя. На его лице читалось: «Лучше бы они нас тут всех аннигилировали».

В автобусе, развозящем рабочих по домам, трещало новостями радио: «В США преодолен психологический барьер в миллион человек, заразившихся COVID-19».

Выйдя из автобуса, Толя отправился в магазин, а Вася сел на скамейку у подъезда и закурил.

Он знал многих соседей по подъезду. На втором этаже над ним жил Толя. На третьем этаже — мужик-вахтовик: его имени он не помнит. На двенадцатом —