— Браво, святой отец. — На ее глазах блестели слезы, она даже захлопала в ладоши, а я так и не услышала того, что он мне говорил.

* * *

К счастью, подготовка к свадьбе Мишель вскоре захватила всех нас. Отец так старался заработать на свадьбу, что пропадал на фабрике день и ночь. В доме делали ремонт, он стал более красивый и уютный, более современный, что ли. Жозеф ужинал у нас регулярно, что помогало нам лучше его узнать. Даже Беранже меньше проводил времени в церкви, уделяя больше внимания дому. Это была самая счастливая пора в деревне: зрел виноград и зерновые. Беранже утверждал, что все это от Бога, и казалось, это действительно так. В этом году был хороший урожай, деревня ликовала. Мадам Дитенди придумала новое вино, ее муж звал всех попробовать, месье Маллет по вечерам играл на аккордеоне, мадам Лебадо пела.

Наша семья вела себя более сдержанно, так как с нами жил Беранже и мы готовились к свадьбе. Нужно было больше работать. И вот наступило время, когда Беранже начал рассылать приглашения — маминым подругам, папиным друзьям, знакомым со стороны Жозефа. Каждое приглашение было строго обсуждено в семейном кругу и выверено. В итоге все равно оказалась приглашена почти вся деревня.

В день свадьбы мы помогли Мишель одеться в шелковое платье, которое Жозеф купил ей, она сама уложила свои прекрасные волосы в красивую прическу, и все мы торжественно проследовали в церковь. Церемония удалась на славу.

Однажды днем к нам пришел почтальон. Я не сразу его заметила. Некоторое время он переминался с ноги на ногу, так как застал меня моющей полы и не хотел наследить, потом все же заговорил:

— Не могли бы вы, Мари, передать святому отцу вот этот конверт?

— О, здравствуйте, месье Дерамон, могу, конечно. — Я медлила еще какое-то время, руки были мокрые, и я не хотела пачкать предназначенный Беранже конверт. Почтальон терпеливо ждал. Я закончила мыть полы, вытерла руки и взяла конверт. Он был подписан ровным, красивым почерком.

— Вы точно передадите его, Мари?

— Не беспокойтесь, месье Дерамон. Конечно, передам. Это же так несложно.

— Конверт очень важный, — бубнил почтальон, — он обязательно должен попасть непременно в руки святого отца.

Пообещав ему, что передам письмо Беранже, я закрыла дверь и продолжила заниматься домашними делами. Конверт я подала Беранже сразу после того, как накрыла для него обед. Он неторопливо вскрыл конверт, прочел письмо и усмехнулся.

— Меня отстраняют от службы в вашей деревне, Мари, — сказал он, и губы его искривились. Письмо он небрежно бросил на стол рядом с тарелкой.

— Что? — воскликнула мать, — что вы имеете в виду? Как отстраняют?

— Духовенство сокращает мое жалованье. Я срочно должен ехать в Нарбонн. Меня переводят, я получил назначение, теперь буду преподавать в семинарии. — Выражение его лица стало таким, словно эта новость была самым худшим, что может быть в жизни.

— Но почему? Как такое может быть? — пробормотала мать чуть ли не со слезами в голосе.

— Это потому, что я живу у вас. — Он не смотрел ни на кого из нас. По его голосу я поняла, что он совершенно убит этой новостью.

— Но почему они вас отстраняют?

— Потому, что я преступил порог дозволенного. По их мнению, я отвернулся от Церкви.

— Но это ведь не так, и они должны знать об этом! — сказала мама, вставая. — Как они могут так поступать?

— Все течет, все изменяется, Изабель, — сказал Беранже куда-то в пустоту. Он закончил есть, положил ложку рядом с тарелкой, внимательно посмотрел на меня, будто хотел сказать мне что-то важное. Я почувствовала, как участилось биение моего сердца. Я не могла знать, что там, в его голове, но чувствовала, что взгляд его полон страсти, и мне так захотелось, чтобы он взял меня за руку.

В конце концов он положил салфетку на стол.

— Очень вкусно, Мари, — сказал он, затем встал и тихим голосом произнес, что ему пора собирать вещи.

Вечером за ужином мама выговаривала отцу:

— Все это случилось потому, что ты с самого начала не хотел, чтобы он приезжал.

— Да нет, я хотел, робко оправдывался отец, — ты знаешь это лучше чем кто-либо.

— Да? А как я узнаю, что ты не входишь в число тех, кто хотел ему навредить? Ты же первый всегда нападал на него!

— Теперь, Изабель, — сказал Беранже, — месье Эдуарду не придется делать ничего подобного.

— Замолчи! — прикрикнула мать на Беранже.

Клод с удивлением засмеялся. Мать, утирая слезы, убежала наверх, где решила спрятать свое горе в подушку.

— У тебя есть кто-нибудь еще, кто закончил бы твой «трактат», Клод? — спросил Беранже.

Клод молча кивнул.

— Ну что ж, мы будем скучать по вам, Беранже, — сказал мой отец.

— И я буду скучать по вам по всем, — ответил тот и, глядя прямо на меня, добавил: — очень!

Назарет

Они добрались до Назарета накануне Шаббата[16], тяжело взбираясь на холм, где стоял город. Некоторые горожане радостно приветствовали их, но лицо матери Иешуа — ее тоже звали Мириам — было строгим и обеспокоенным, она сразу же повела его в дом.

— Здесь есть люди, которые хотят убить тебя, — сказала она. — Они слышали, что ты говорил. — Она стала умолять его остаться дома этой ночью, не ходить в синагогу на закате, потому что боялась за его жизнь. Но он отругал ее.

— Они несчастливы со мной. — Он пожал плечами. — Неужели это может удержать меня поклоняться моему Господу?

Но Мириам была напугана. Она с беспокойством наблюдала, как Иешуа и его брат Иаков надевают одежды для богослужения. Мириам ухватила край одежды Иешуа, когда он собирался идти в синагогу, а когда он с силой выдернул край одежды из ее рук и вышел, Мириам открыла рот и стала стонать настолько громко, что эти звуки были похожи на мычание коровы во время отела. Кефа ударил ее, и она упала на пол. Он вышел из дому и снаружи запер дверь на засов.

— Не смей открывать свой рот до тех пор, пока мы не придем, — сказал он, — или я собственными руками отрежу тебе язык.

Затем пришел страх, овладев ею, затем он проник и в саму ночь, уничтожив ее покой. Солнце садилось, и воздух стал быстро остывать. Она прижалась к двери, чтобы услышать голоса, песнопения, хоть что-нибудь из синагоги, но было тихо. Только крикеты робко пытались нарушить безмолвную тишину. Но вскоре