Шрифт:
Закладка:
Свою лепту в освещении колониальных планов и их реализации по защите интересов Британской империи вносили также и аккредитованные в Англии российские военные агенты. Военные агенты не только должны были собирать сведения о состоянии военных и морских сил Великобритании, но и хорошо разбираться в политической обстановке в стране. Отечественный исследователь А.Томилин приводит высказывание генерального штаба генерал-лейтенант А.А. Свечина, сделанное им в 1908 г. относительно деятельности военного агента: «В процессе изучения мирной и вооружённой борьбы с соседом тайная разведка составляет только небольшую часть работы. Агентурные данные об армии, технике и крепостях соседа недостаточны для уверенной работы в мирное и военное время. Нужно прислушаться к биению пульса государственной и общественной жизни; нужен определённый ответ: колосс ли он на глиняных ногах? Какую поправку нужно вводить при оценке цифровых данных о противнике? В чём его сила?»[211]
Одним из военных агентов, представлявшим интересы России в Лондоне, был генерал-майор Александр Павлович Горлов (1830–1905).
Назначенный на этот пост в 1873 г., он оставался на нем вплоть до 1882 г. А.Томилин отмечал, что: «В его донесениях сообщалось про оружие и технику, политику, подготовку и организацию войск, шифрование, финансы и собственно разведку»[212]. По данным самого Горлова, он получал сведения из следующих источников: «личное посещение арсеналов, заводов, казарм, артиллерийских и инженерных опытов, чтение газет, журналов и брошюр по специальным вопросам, сношения с частными лицами». Однако, по словам самого генерала, основные данные ему поступали от агентуры[213].
В марте 1882 г. представителем военного ведомства России в Лондоне становится Карл Карлович Ланц (1837–1884). Как военный агент, он несколько скептически относился к вопросам о достоверности агентурных данных, считая, что секреты британскими чиновниками и административными и государственными деятелями хранятся строго и получение их через агентуры «обходится дорого» и «редко ведут к практическим результатам»[214]. Именно поэтому он предпочитал получать сведения напрямую: участие в парадах и маневрах позволяли ему лучше познакомиться с различными сторонами британской армии. А в 1882 г. он присутствовал при отправке британских войск, отправляющихся в Египет[215].
Таким образом, донесения, составленные российскими дипломатическими и военными представителями в Лондоне на основе различных источников, содержали важнейшую информацию о политической ситуации в стране, партийных дискуссиях среди либералов и консерваторов, о состоянии британской армии и планах реализации колониальных задач по расширению и защите Британской империи.
Египетский вопрос в начале 80-х годов становится одним из приоритетных среди других колониальных вопросов. Лорд Гренвилль, глава Форин Оффис в либеральном кабинете, в разговоре с российским послом А.В.Лобановым в начале октября 1881 г. отмечал, что «Англия хотела в Египте только одного – это сохранения ситатус-кво». Он также замечал, что в основе их заинтересованности Египтом находилась Индия. «<…>То, что является первоочередным интересом для нас, так это известная дорога в Индию, – говорил он, – и мы не можем допустить перехода Суэцкого канала в другие руки. Сохранение существующего положения вещей – единственная цель нашей политики»[216].
Ан ализполитикилиберальногоправительстваУ.Глад стона в период развития египетских событий 1881–1882 гг. представляет огромный интерес для уточнения имперских взглядов и позиций лидеров партии, чему во многом способствовали донесения российских дипломатов.
Либеральная партия пришла на выборы 1880 г. под лозунгами борьбы с «биконсфилдизмом», с осуждением консервативной «политики войн и аннексии», с лозунгами «мира», «равенства прав всех наций» и т. д. Однако египетские события 1881–1882 гг. поставили на повестку дня вопрос о необходимости принятия английским правительством таких дипломатических шагов, которые открыто противоречили как либеральным внешнеполитическим концепциям, так и провозглашенным ранее предвыборным лозунгам.
Отношение либерального правительства к событиям на севере Африки в начале 80-х гг. во многом определялись имперскими позициями министра иностранных дел лорда Гренвилля и премьер-министра У.Гладстона. Нельзя согласиться с утверждением историка Г.Файфа о том, что, став главой правительства, последний не уделял большого внимания египетским вопросам[217]. Анализ позиций У.Гладстона, а также его окружения свидетельствует о том, что он принимал самое активное участие в разработке египетской политики Англии в рассматриваемый период.
Нестабильность в англо-египетских отношениях правительство У.Гладстона унаследовало от своих предшественников – консерваторов. Оценивая обстановку в Египте, премьер-министр считал, что для Египта наиболее приемлемым был двойной англо-французский контроль над его финансами.
В сентябре 1881 г. У.Гладстон сформулировал свою программу решения египетского вопроса. Формально в ней провозглашалась политика «тесного союза» с Францией, так как она позволяла контролировать действия соперника. Однако Гладстон высказывался против совместной англо-французской интервенции, хотя и не против интервенции как таковой. На первый план он выдвинул проект военного вмешательства турецкого султана: отправку в Египет войск Порты с целью осуществить «разгром или роспуск [египетской] армии». Согласно запасному варианту гладстоновского плана контролирующие державы оставляли за собой право проявить готовность пустить в ход оружие. Это предполагалось сделать путем совместной военно-морской демонстрации – отправки к берегам Египта военных кораблей под предлогом «покровительства» своим подданным, что, кстати, и было сделано в мае 1881 г. Это отмечалось в донесениях Генерального консула России в Египте И.М.Лекса (1834–1883), который одновременно был дипломатическим агентом России в этой стране, министру иностранных дел России Н.К. Гирсу, а также в официальных документах британского правительства[218].
Набиравшие силу национально-освободительная борьба египетского народа и реформаторское движение его представителей вызывали у Гладстона двойственное отношение. С одной стороны, он считал, что лозунг «Египет для египтян» был лучшим средством решения египетского вопроса, а с другой – его пугал быстрый рост популярности «национальных чувств и партии в Египте»[219]. Он не видел в Ораби-паши олицетворение египетского национализма. «Мне кажется, – замечал Гладстон, –
