Восклицательные знаки, впрочем, быстро уступают место более уравновешенным знакам препинания, когда путешественник пытается найти хоть какие-то следы обещанных воображением «памятников глубокой древности»:

Еже ли бы все предания, переходящие из рода в род, сохранялись между жителями здешними, еже ли бы Малороссияне были более любопытны, то урочища, могилы и бугры, которых здесь бесчисленное множество, могли бы открыть нам изобильные источники для исторических разысканий и показать истину, опровергнуть многие места в летописях наших, основанные на одних только догадках, часто пустых и нелепых.[77]

Лёвшин с разочарованием отмечал безразличное отношение жителей к старине:

Древняя и очень хорошая крепость, которою был обнесен Переяславль, и теперь еще видна. Я был в ней и с досадою видел, что памятник сей, самым временем кажется из почтения пощаженный, разрывают теперь для выварки селитры. В ней стоял дворец княжеский; тщетно искал я следов оного! Они уже давно изгладились.[78]

За десять лет до Лёвшина те же переяславские укрепления видел Отто фон Гун. Он не мог, даже если бы хотел, расспрашивать местных жителей об их происхождении по причине языкового барьера, но визуально определил, что «башни» и «батареи» не относятся к древности, но «деланы ходившими здесь в прежде бывшие времена войсками». Курганы он также считал «батареями»[79]. Не ближе к истине стоял и Ермолаев. Он тоже заметил чрезвычайное количество курганов на Левобережье и даже узнал, что местные жители называют их «деланные могилы» и считают укреплениями. Он, однако, сомневался, можно ли считать их остатками военных укреплений:

Занимался я еще сделанием плана некоторых могил, которыми обильно усеяны поля между реками Сулою, Хоролом, Пслом, Голтвою и Ворсклою. Эти могилы, встречающиеся почти на каждых трех или четырех верстах, отличны от известных […] курганов. […] Это заставляет меня думать, что такие могилы не были укреплениями. […] Мне кажется, что их вероятнее можно принять за места жилищ какого-нибудь народа, в древности здесь обитавшего.

Еще до посещения древнего Переяслава Лёвшин побывал в «древних» Лубнах, о которых читал в летописи под 1107 годом и полагал город построенным во времена Владимира Святого:

Не смотря на то в нем нет ничего достопамятного; ничто в нем не соответствует древности, ничто не делает его занимательным в глазах путешественников, выключая огромной аптеки, которая доставляет лекарства на армию и заведенных при ней обширных ботанических садов.[80]

В Переяславе и вокруг него воображение Лёвшина рисовало ему картины героического и кровавого прошлого. Здесь боролись с половцами, здесь окаянный Святополк убил святого Бориса. Однако все «путешествия по окрестностях» заканчивались более или менее так же, как поиски места битвы между Ярославом и Святополком: «Мы провели там целый вечер, пили чай, гуляли и думали о событиях протекших времен». Не лучше обстояли дела и с другой исторической святыней, построенной Владимиром Мономахом, — церковью на Альте. История Бориса и Глеба эмоционально пересказывается Лёвшиным по летописи, но экскурсия на место разочаровала: нашли лишь каменный крест, поставленный на предполагаемом месте гибели Бориса переяславским протопопом Григорием Бутовичем в 1664 году[81]. От отчаяния Лёвшин даже стал первым археологом Переяслава:

Желая видеть остатки бывшего здесь строения и не находя их на поверхности земли, искали в недрах оной; но труд был напрасен. Однако ж любопытство наше несколько удовлетворилось, когда мы, под водою Альты, в нескольких аршинах от поверхности, отыскали что-то твердое, подобное основанию строения. Вот, может быть остатки церкви и дворца.[82]

В 1817 году, через год после Лёвшина, в Переяславе побывал князь Долгоруков. Его общим впечатлением было разочарование, но без энтузиазма, который, несмотря ни на что, демонстрировал Лёвшин:

Мы были у обедни в Переяславле. Городок ничего незначущий, обнесен земляными валами: они одни составляют памятник древней его славы; других документов нет. Никто уже не помнит жертвы свирепого Святополка, того несчастного сына Владимирова, Бориса, который предпочел берега реки Альты славе победоносной, не хотел вооружаться против брата старшего, распустил воинство, посвятил себя Богу и умер насильственною кончиною; меч купнородного сразил его. О героях слава греми повсюду, о Борисе едва сведают потомки. Жалко смотреть на бедные развалины такого города, который после Киева был некогда из лучших.[83]

У бывшего владимирского губернатора посещение Переяслава вызвало ассоциации с северной русской историей, а кроме того, надежды на археологию:

Я весьма сожалею, что не мог высмотреть города Переяславля: и под ветхой его наружностью могут скрываться сокровища для наблюдателя. Великие князья, переходя с места на место, основывая престолы свои то там, то сям, любили, как видно, в воспоминание оставляемых столиц, давать те же имена другим городам: во Владимирской губернии есть город Переяславль Залеской: и здесь река Трубеж стекается с рекою Альтой; и так же, как и в Переяславле Рязанском, что ныне зовут просто Рязань, протекает река Трубеж.[84]

Не лучше обстояли дела и с другой древнерусской столицей — Черниговом. Все путешественники знают, что город в древнерусские времена был одним из «изряднейших», столицей княжества, почти соперником Киева. Чернигов разочаровывал так же, как и Переяслав. Лёвшин, вообще склонный даже неудачи воспринимать оптимистично, отметил:

Древность сего города, бывшего некогда Княжескою столицею, и памятники прежней славы обращают на него внимание всякого любопытного Россиянина. Это заставляет и меня что-либо о нем сказать.[85]

Сказать Лёвшину «о памятниках», впрочем, нечего. Он выходит из положения, указывая, что Константин Багрянородный упоминает Чернигов еще в X веке, что Нестор и Степенная книга повествуют предания о поединке черниговского князя Мстислава с Редедей. Из всех «памятников» путешественник отмечает, собственно, только единственный — Спасский собор, да и то «новой архитектуры», «а иконостас еще новее». Внутри перестроенного храма Лёвшин подмечает исторические приметы, но истории не столь давней — флаги казацких полков, «висящие на стене». Ермолаев специально посещал Чернигов с археологической целью. Из всех черниговских построек древнерусским он признал только Спасский собор, план и разрез которого сделал, а также зарисовал фасад. Ермолаев подчеркивал, что храм был заложен около 1036 года Мстиславом Владимировичем, но «древностью» его был разочарован:

Жаль очень, что когда этот собор при князе Потемкине возобновляли, то архитектуру внутри переменили.

Больше ничего примечательного археологическая экспедиция не нашла, и, «окончивши все в Чернигове, отправились мы в Киев». Во вторую свою поездку в 1817 году в Малороссию князь Долгоруков решил заехать в