менее оптимистичными. Практически все, что его так умиляло во время первого путешествия, на этот раз раздражало. Если в 1810 году он находил везде итальянские параллели, то теперь даже певучесть малороссиян его раздражала: слушая в Переяславе обедню, он отметил: «Певчие не хороши, и это странно! Малороссия издревле славилась церковными певцами, но они свой напев потеряли, италиянской худо переняли, и гармония исчезла».[67] Впрочем, и на этот раз князь безошибочно узнал пересечение границы с Малороссией: «Здесь начинается Малороссия и вольная продажа вина». За Глуховом, в селе Тулиголов, Долгоруков убедился в этом окончательно: «Здесь обитают казаки. Началась Малороссия: другое наречие, другие обычаи. Труднее всего достать сливок». (Проблема сливок занимала князя и в первой поездке. В Полтаве их присылал Долгорукову генерал-губернатор князь Яков Лобанов-Ростовский «из вежливости».) Отсутствие сливок обостряло ностальгию: встретив в Нежине пьяных гуляк и услышав русские песни, князь «по пояс высунулся из кареты, закричавши: „Наши, Русские!“». То, действительно, были русские мужики, с которыми князь почувствовал такое родство, что (но в этот раз уже мысленно) воскликнул:

Вот что значит родина! И после этого можно ли меня уверить, что я в отечестве своем, когда бываю в Украйне, в Курляндии или на Вятке? Нет, все мне чужое за областью той, в которой я родился.[68]

Тех же, кто думал иначе, то есть считал Малороссию и Курляндию частями России, князь называл «наемными, раболепными политиками».

Взор путешествующего пытался ловить остатки древности, но Малороссия редко предоставляла ему такую возможность. Малороссия была страной «молодой». Это безошибочно отметил Александр Ермолаев, самый опытный любитель истории среди наших путешественников. Он путешествовал по Украине тем же летом 1810 года, что и Долгоруков. Ермолаев и его компаньон Константин Бороздин осуществляли первую в России ученую «археологическую экскурсию». Ее задачей было разыскивать, исследовать, зарисовывать русские древности, составлять планы исторических сооружений, записывать места, которые могут представлять интерес в археологическом отношении. За год до поездки в Малороссию Ермолаев и Бороздин уже осуществили аналогичную экскурсию в великорусские губернии, посетив Старую Ладогу, Тихвин, Белозерск, Вологду, Ярославль. Ермолаев, таким образом, имел с чем сравнивать. Впрочем, даже опытный глаз помогал мало. Доехав до Полтавы, Ермолаев так ничего стоящего и не заметил, о чем и признавался в письмах к Алексею Оленину, своему благодетелю:

Писать почти совершенно нечего. Мы путешествуем в стране плодородной, изобильной хлебом, но не древностями; здесь все новое. Этот край долгое время принадлежал Польше или составлял нашу Украйну и беспрестанно был подвержен набегам Татар, которым не учиться было грабить и жечь, разорять. О древних памятниках ранее Петра Великого и говорить почти нечего.[69]

Отсутствие реальных древностей можно было компенсировать только историей виртуальной, книжной, заготовленной из дома:

Впрочем, здешняя губерния по географическому своему положению весьма любопытна для нашей Истории. Это почти всегдашний театр половецких набегов; но, к сожалению, и в этом случае нельзя надеяться сделать что-либо удовлетворительное, потому что здесь не было еще межевания; следственно нет достоверной карты и многие урочища, упоминаемые в летописях, остаются неизвестны.

Через тринадцать лет, в 1823 году, похожее впечатление от недавних разрушений отмечал (даже на Правобережье!) Андрей Глаголев, вообще считавший, что курганы и разрушенные укрепления (тянущиеся от Левобережья «грядой в Польшу») составляют характерную черту украинского пейзажа:

От Киева до Житомира почти нет ничего достопримечательного, кроме нескольких земляных укреплений… Укрепления эти состоят из рвов и насыпей и, вероятно, составляли сторожевую линию против внезапных вторжений Турецких орд, которые в XVI и XVII столетиях распространяли в здешних краях опустошения.[70]

За два десятилетия до Глаголева курганы и земляные валы регистрировал Сумароков:

Неподалеку за Валками находится высокий земляной вал, сделанный для обороны от Татарских набегов, и видны многие курганы.[71]

Курганы как характерная черта украинского пейзажа привлекали бы внимание в любом случае. Но, похоже, путешественники видят в них зловещие символы прошлого, ибо полагают курганы какими-то древними братскими могилами (путники заключают так, слыша украинское название кургана — «могила»)[72]. Князь Долгоруков:

Проезжая из Батурина до Борзны, видел я в 12 верстах какие-то курганы, но не у кого спросить, что они напоминают; думаю, что это какой-нибудь монумент убийств и вместилище костей храбрых чад Беллоны. Где и кто не дрался в России? Везде ходит плуг по трупам человеческим.[73]

Попадались курганы князю и во время первой поездки, он осматривал их, остановившись на первый же «украинский» ночлег:

[…] Остановились мы ночевать на постоялых дворах. Около их на поле видели мы до четырех курганов. Одни говорят — могилы, другие — старые разбойничьи землянки, но молва не летопись.[74]

Итак, отличительная черта Украины — пейзаж, сформированный войной и несчастьями. Этот образ — страны, по которой прокатывались волны нашествий, разрушая все на своем пути и оставляя по себе только памятники нашествий и сражений, будет вполне продуктивен и много лет спустя, в 1830-х годах. Именно таким первым впечатлением встретила Украина Вадима Пассека, потомка известной украинской фамилии, родившегося и выросшего в Сибири и обретшего свою историческую родину уже знакомым нам путем: паломничеством в страну предков:

Украйна! как много мечтаний пробуждает одно имя твое! Как сильно прикована душа к твоей бурной, изменчивой судьбе, к твоим безмолвным курганам и неразгаданным изваяньям! Как легко переносят меня воспоминанья к твоей минувшей жизни, к твоим воинственным Ордам и раздолью самой природы. […] Это были Украинские степи. Они казались мне затихнувшим морем! Да! это море извергнул о тысячи чудовищ на берег нашего отечества — и они приползали к его сердцу, сосали из него и кровь… и жизнь… […] Украинские степи одичали, запустели и долго не заходил сюда человек. Лишь половецкие кумиры, покинутые своими поклонниками, стояли одинокие, забытые […]. Местами курганы костей, как часовые, стерегли свое пустынное жилище[…][75]

Путешественник, следовательно, должен был довольствоваться воображаемой историей, а читателям своим передавать скорее эмоции, чем описания реально увиденного. Алексей Лёвшин также искал остатки старины и также узнавал их в разрушениях кочевников. Подъезжая к Переяславу, путешественник мысленно восклицал:

Вот столица древнего княжества Переяславского! Вот город, знаменитый в бытописаниях наших! Вот остатки крепости, разрушенной временем! Вот Трубеж, многократно обращенный кровию беспокойных и опасных для России Печенегов! Вот Альта, увековеченная злодейством братоубийцы Святополка! Сколько памятников глубокой древности! Сколько пищи для ума и сердца! Сколько предметов для внимания любопытного