— Ну да! — удивился я Ленкиной расторопности.

— Прям с двумя встречаться? — с придыханием спросила Лена. — Сразу?

— Пока да, с тремя не советую. Запутаешься, сто пудов, да и хлопотно по времени будет. Опять же, недосып, потеря внимания, расшифровка и провал!

— С двумя… — мечтательно пропела Лена. — А, что так можно?

— Нужно, Лена, нужно. Любить себя надо щедро и ценить. Один раз живем. Жизнь коротка, а молодость еще короче…

— Ну Петров! Сказал в точку прям… Точно восемнадцать есть?

— Если честно, девятнадцать…С хвостиком. Ого-го каким…

— Да ну тебя, не верится что-то…

— Делов-то… Линейка есть?

— Зачем? — она уже протягивала расписанный пастой и чернилами чертежный инструмент.

— Померять…

— Что?

— Ну это… Есть ли девятнадцать… А может уже больше, я же расту! — фразу неимоверным усилием удалось закончить с самым серьезным видом.

Ленкины глаза застыли, и когда она поняла ловко скрытый, истинный смысл нашего разговора, в одно мгновение залилась красным цветом. Даже руками лицо закрыла.

Чтобы немного разрядить обстановку, я произнес:

— Ты бы видела, какая ты сейчас красивая…

Лена разулыбалась:

— Эх… Где мои двадцать лет? Убедил. Сегодня же, рентгену намекну, что неплохо бы в кино сходить. Там как раз новый фильм вышел “Женщина, которая поет”. Представляешь, про мою любимую певицу сняли. Ей тоже с мужиками не везет. Надеюсь, в будущем она найдет своего одного, единственного…

— Насчет одного — не уверен, — улыбнулся я. — Но найдет. Просто мужики еще не выросли… До ее уровня…

— Спасибо, Андрей. Посплетничала с тобой, как с родной душой. Ты заходи, если что.

— Ну уж нет, — прищурился я. — Лучше уж вы к нам. Хотя тоже не надо. Ладно. Заскочу как-нибудь. Часто у вас кварцевание? Мытько куда-то запропастился, а в коридоре народу тьма. С утра ждут.

— Да не часто, но Павел Алексеевич в последнее время смурной ходит. Все думки думает. Я спрашивала, а он только шипит. И на пациентов гыркает. Может, с женой что-то неладное, не знаю…

— Конечно, будет гыркать. С небес на землю опустили. И левака лишился.

— Ну это не совсем, — заговорщически проговорила Лена. — Тут тоже много кому кое-что требуется. Только между нами Андрей, ладно? Кому больничный продлить подольше надо, а кому вообще его открыть за ушиб или синяк.

— Горбатого могила исправит, да? — я нахмурился.

— Павел Алексеевич теперь и со мной делится. А куда ему деваться, я же больничный выписываю. Теперь вот на стиральную машину коплю. Как плакат в промтоварном магазине увидела, решилась, наконец, так он меня зацепил. Там женщина цветет и улыбается, а тазик с бельем зачеркнут. И надпись: “Пусть будет закрыта дорога к корыту, шагами большими к стиральной машине”. Как на революцию призыв, да? Революция, что освободит женщин от стирки. Вот если бы еще такие машины для мытья посуды были… Но это фантастика. Я такую стиральную машину присмотрела. Закачаешься. Это тебе не “Рига”. У подруги просто “Рига-54”, красивая, конечно, на космический корабль похожа, но старая модель уже. Я тут по телевизору смотрела киножурнал "Фитиль", так там ее назвали корытом с мотором. Потому что отсек один и для стирки и для отжима. А я сразу нормальную хочу.

* * *

Переписав список лиц из уголовно-розыскного дела (кто контактировал с убитой Соболевой), я вернул его Погодину. Тот радовался этому, как молочный поросенок мамкиной сиське. Несколько раз сказал спасибо, тряся и пожимая мне руку.

— Ты что, Федя? — удивился я. — Думал документ замылю?

— Ну мало ли, — виновато пожал плечами тот. — Шеф меня убьет. Там же опись в деле, за его подписью… А зачем тебе список контактов убитой? Ты же не пойдешь их опрашивать? Или пойдешь?

— Вместе пойдем, — подмигнул я.

— Вместе?

— На тебя же темнуху свесили, и корки у тебя есть, ты же в первую очередь должен быть заинтересован в раскрытии.

— Но ты же понимаешь, Петров, что до меня его лопатили столько бывалых оперов, что раскрыть — шансов ноль. Скорее СССР рухнет.

— Не мели ерунды.

— Ой, лишнего сказал, — осекся Федя. — Нельзя так про родную страну. Тем более, что мировой коммунизм скоро на весь земной шар распространится.

— Я не про это. Я про то, что раскрыть невозможно. Я в тебя, Погодин верю, — и стебясь добавил. — Как в себя.

— Это почему же?

— Потому что у тебя есть я. Одна голова хорошо, но запаска не помешает. Знаешь, какая самая умная ящерица в мире?

— Нет. Варан что ли?

— Змей Горыныч, даже разговаривать умеет. А все почему? Потому что три головы.

— Ох, Петров, — вздохнул Погодин. — Чувствую подвох какой-то… Мне еще ранее судимых надо отработать по краже шубы. Поручение от следователя пришло. Там столько обойти надо…

— Какой еще шубы? Рассказывай, вместе отработаем. Вечерком пробежимся. Не преступление века же.

— В том-то и дело, что происшествие громкое… Шуба-то, норковая!

— И что? — сразу не врубился я.

— Как что? Ты знаешь, что такое норка? И сколько она стоит?

У меня норковая шуба ассоциировалась с достатком чуть выше среднего. В мое время даже твердый середняк мог позволить себе приобрести такое изделие, особенно в кредит или в рассрочку. А тут до меня дошло, что дела обстояли совсем по-другому.

В Советском Союзе шуба не столько грела бренное тело, сколько тешила самолюбие. Была мерилом того, насколько удалась жизнь. Такую одежду могли себе позволить только обеспеченные женщины: актрисы, жены дипломатов и партийных работников.

Шуба или новый автомобиль. Состоятельным дамам приходилось выбирать. Норка стоила, как «Жигули» — пять тысяч рублей, каракуль — три с половиной. Простой люд с зарплатой в 120–150 рублей тоже носили шубки — цигейку и овчину. В восьмидесятых их сменит ондатра. Каждая советская женщина во все времена мечтала получить меховой «мешок с рукавами» сомнительного кроя, о красоте и стиле даже и речи не было. Сейчас самыми доступными были шубы из крота… В перестройку объект желания и предел мечтаний — шуба — наконец-то станет доступным. Но, слегка в облезлом варианте. Наши милые женщины нарядятся в «бродячую собаку» родом