Когда через несколько минут на бронемашине приехал вызванный в срочном порядке отряд солдат, на месте портрета стоял железный каркас, на котором болтались обгоревшие куски ткани. Все лампочки полопались. А на земле в луже крови лежал человек.

— Расступитесь! — скомандовал начальник отряда.

Толпа расступилась, солдаты взяли тело и поволокли к бронемашине.

Народ не расходился, бурно обсуждая невиданное происшествие. И, хотя бодрая мажорная музыка еще долго не смолкала, мужские и женские голоса еще долго на разные лады прославляли партию и Ленина, праздник был испорчен.

Подоспела милиция, здание оцепили, людей попросили разойтись. В конце концов и музыка смолкла.

* * *

Когда он начал приходить в сознание, первое, что он почувствовал, была жгучая боль по всему телу.

Он попытался открыть глаза. Правый не открывался вообще, левый приоткрылся немного. Он увидел, что лежит на сером бетонном полу в небольшой тюремной камере с такого же цвета бетонными стенами. Косой луч солнца падал на пол из маленького зарешеченного окошка.

Попытался повернуться — и его пронзила острая боль. Остался лежать на левом боку, закрыв глаза.

Сколько он так пролежал, он не знал, но в какой-то момент щелкнул замок железной двери, она отворилась, кто-то вошел и громко крикнул:

— Встать!

Он попытался пошевелиться, но не смог.

— Встать, тебе говорю! Ты у меня за все ответишь, поджигатель.

Он попытался встать, повернулся на живот, уперся руками в пол, после больших усилий смог встать на четвереньки.

Последовал удар дубинкой по спине:

— Быстрее!

Он попытался распрямиться, но не смог.

— Быстрее, тебе говорю!

Удар по голове.

Он потерял сознание.

В следующий раз он очнулся на больничной койке. Теперь он лежал на кровати, голова была забинтована. Он открыл оба глаза, оглядел небольшую больничную палату: койки стояли в ряд, на них лежали люди, окна были зарешечены. За полуоткрытой дверью маячила фигура часового в военной форме.

Вошла медсестра, увидела, что он открыл глаза:

— Очнулся, — сказала она не то чтобы ласково, но и не строго.

— Какое число? — спросил он.

— Шестое мая.

Значит, он пролежал без сознания почти неделю.

У него было семнадцать переломов, несколько дней его интенсивно лечили, он начал вставать и ходить по палате. А когда закончились майские праздники, перевели в одиночную камеру и вскоре вызвали на допрос.

Пожилой следователь по фамилии Цинцадзе сидел во главе стола. По правую и левую руку от него сидели другие лица, которые иногда подключались и задавали вопросы.

— Почему вы сожгли портрет великого Ленина? — спрашивали они.

— Почему сжег? «Слава великому Ленину»? Слава украшает Христа Бога!

— Вы совершили государственное преступление. Вы сожгли портрет человека, перед которым преклоняются миллионы людей. Чуть не подожгли здание Совета министров.

— Так возьмите меня и расстреляйте!

— Вы это сделали по заданию церкви?

— Нет, я сделал это самостоятельно.

— Назовите сообщников.

— Не было сообщников. Я один все задумал и сделал во славу Христа, распятого и воскресшего!

— И вы действительно верите в Христа? В то, что Он воскрес?

— Верю. А вы не верите? Если бы Он не воскрес, зачем был бы мне нужен мертвый Христос? И разве апостолы приняли бы смерть за Христа, если Он не воскрес?

Постепенно следователи приходили к убеждению, что перед ними сумасшедший. Его стали водить к психиатрам. Но он и тем говорил:

— Христос воскрес, а ваш Ленин мертв. Наступит время, и памятники ему вы своими же руками сбросите.

* * *

Пока шли допросы, священник находился в следственном изоляторе, в одиночной камере. Здесь он мог беспрепятственно молиться. Приложив ухо к двери камеры, охранник иногда слышал монотонное чтение, а иногда громкое пение. Иной раз казалось, что заключенный читает что-то по книге, хотя книг у него не было.

Когда допросы закончились, его перевели в общую камеру, где сидели рецидивисты и воры в законе. Те поначалу встретили его враждебно, издевались над ним, заставляли его выносить ведро с нечистотами. Но он этим совсем не гнушался. Постепенно настроение сокамерников стало меняться, они прониклись уважением к необычному священнику, который не побоялся сжечь портрет Ленина на глазах тысяч людей.

Однако привлекало к нему не это, а то, что он рассказывал интересные истории о Христе и о святых. По вечерам уголовники рассаживались вокруг него, и он начинал свои истории. Пересказал им все Евангелие, поведал о древних христианских мучениках, о преподобных отцах. Говорил о Богородице, ангелах и бесах.

Авторитет священнику добавило упоминание о том, что его родной брат Мишико, умерший в тюрьме несколько лет назад, был известным вором по кличке «Двуглавый». Заключенные очень обрадовались, когда услышали имя этого легендарного вора в законе.

Утром и вечером священник вставал на молитву. Поначалу он делал это один, потом к нему стали присоединяться другие заключенные. Дошло до того, что едва ли не половина камеры начинала день с молитвы и заканчивала молитвой.

Если он видел, что сокамерники ссорятся, он старался их помирить. Несколько раз пытался разнимать дерущихся, так что и сам получал по голове. Пытался отучить уголовников от матерной брани. И хоть не имел в этом особого успеха, по крайней мере в его присутствии они старались не произносить грязных слов.

Постепенно он приобрел такое уважение сокамерников, что, если брал в руку половую тряпку они выхватывали ее у него со словами:

— Мы все сделаем, ты только говори с нами.

И он говорил. Больше всего говорил о любви:

— Доброта откроет вам дверь рая, смирение введет в него, а любовь поможет увидеть Бога. Только в настоящей любви можно увидеть Бога, так как Бог есть Любовь.

Его спрашивали:

— Как этому научиться?

Он отвечал:

— Господь показывает несчастья других, чтобы нам научиться не быть равнодушными. Если можешь помочь ему помоги. Если делом не можешь помочь, хотя бы поддержи, помолись о нем.

Еще он часто говорил:

— Человек без любви похож на кувшин без дна — в нем благодать не удерживается.

Он постоянно напоминал сокамерникам, что «там, где нет любви — там ад». Многое, говорил он, зависит от нас самих. Наше пребывание в тюремной камере мы можем превратить в ад, если будем друг друга ненавидеть, друг с другом ссориться, друг друга оскорблять. А можем сделать его раем, если будем жить в любви.

Эти слова падали на сердце матерых уголовников. И что-то человеческое, давно забытое, пробуждалось в этих людях, осужденных за тяжкие преступления — убийства, изнасилования, грабежи. Некоторые даже исповедовались у священника.

Но нашлись и недовольные. Они стали жаловаться, что он