мэра Москвы Лужков прикладывал большие усилия, чтобы отличаться от «варваров», нанесших большой урон историческому центру во время правления Сталина [Михайлов 2006: 11]. Но его подход заключался не в том, чтобы разработать и реализовать действенную систему сохранения и поддержания существующих исторических зданий. Вместо этого Лужковым была избрана куда более эффектная стратегия: полное воссоздание известных сооружений, уничтоженных в советскую эпоху. Особенно выделяются три «воссозданных» объекта. Действительно, нельзя побывать в столице и не увидеть их: Казанский собор на Красной площади, Воскресенские ворота, соединяющие Красную и Манежную площади, и храм Христа Спасителя. Эти «новые старые памятники», по словам градозащитника К. П. Михайлова, «стали символом не “покаяния” за вандализм недавнего прошлого, но одним из амбициозных строительных проектов городских властей» [Михайлов 2006: 11].

Именно ради «покаяния» многие либералы в конце 1980-х годов поддержали стремление националистических группировок восстановить храм Христа Спасителя: факт, проливающий свет на подход Лужкова к «воссозданию». Националисты же, напротив, пытались «возродить» свою (во многом воображаемую) родину. Этот замысел, вероятно, никогда не осуществился бы из-за нехватки средств, если бы в 1994 году им не увлеклись президент Ельцин и мэр Лужков. Ельцин в своем обращении писал о соборе: «Это русская национальная святыня, и она должна быть возрождена. С ней всем нам будет легче находить пути к общественному согласию, к созиданию добра, жизни, в которой будет меньше греха» [Smith 2002: 124][35]. В то время как Ельцин рассуждал о грехе, «местные московские власти монополизировали принятие решения» [Sidorov 2000: 562].

Ельцинский термин «национальная святыня»[36] вполне уместен, поскольку первоначально храм являлся патриотическим монументом, а именно памятником в честь победы над Наполеоном. Участок застройки расположен примерно в полукилометре к юго-западу от Кремля, вверх по течению Москвы-реки. Эта земля уже считалась священной, так как здесь с XIV века стоял Алексеевский монастырь; однако он был снесен, чтобы освободить место для «самого большого в мире православного храма», символа величия Российского государства. Средства на возведение храма пожертвовали московские горожане, а украшению его интерьера посвятили свое время и талант выдающиеся художники. Храм Христа Спасителя занял важнейшее место в символическом ландшафте империи, что, безусловно, делало его вдвойне неприемлемым в глазах большевиков – как имперский и как религиозный монумент. Сталин уничтожил собор в 1931 году и намеревался заменить его гигантским дворцом Советов, увенчанным самой большой в мире статуей В. И. Ленина, который стал бы высочайшим сооружением на планете. В некотором смысле это была мечта о новой «национальной святыне»: хотя коммунисты, по их собственному выражению, были «воинствующими безбожниками», культ Ленина и вера в заветы вождей оказались квазирелигиозными качествами. Различные трудности, в том числе неблагоприятные гидрологические характеристики участка, воспрепятствовали строительству. К 22 июня 1941 года был закончен фундамент и возведены 11 этажей стального каркаса, однако вмешалась война. К ее окончанию остался лишь затопленный фундамент, который Н. С. Хрущев в 1960 году прагматично превратил в огромный открытый бассейн с подогревом.

«Воссозданный» собор также является «национальной святыней» в том смысле, что его основная функция – служить местом проведения «торжеств с участием государственных чиновников и других высокопоставленных лиц» [Khazanov 1998:297]. Многие комментаторы считают, что главной побудительной причиной для восстановления собора были политические соображения: Ф. Пагонис и Э. Торнли [Pagonis, Thornley 2000: 760] называют его «грандиозным проектом, конечная цель которого – повышение авторитета мэра», А. М. Хазанов утверждает, что Лужков стремился «к возвеличению собственных политических замыслов» [Khazanov 1998: 309]. Лужков воспользовался возможностью «возродить» важный объект исторического наследия России, но сделал это методами, которые вскоре стали для него типичны: ему хотелось «улучшать» это наследие в соответствии со своими эстетическими взглядами. В данном случае, например, мэр настоял на том, чтобы устроить под храмом офисный комплекс и подземный паркинг. Также у Лужкова появился шанс преуспеть там, где потерпел неудачу Сталин, однако активная пропаганда и головокружительные темпы строительства напоминали многим наблюдателям крупные проекты советского прошлого.

Отношение к проекту воссоздания храма большинства москвичей было одобрительным или равнодушным, но нашлось и немало критиков. Они атаковали проект с двух позиций. Пожалуй, самая распространенная претензия касалась стоимости строительства, оценивавшегося более чем в 400 000 000 долларов [Smith 2002:122]. Одновременно осуществлялись еще два многомиллионных проекта: подземный торговый центр на Манежной площади и военный мемориальный комплекс на Поклонной горе [Khazanov 1998: 308]. Формально возведение храма финансировалось из частных пожертвований, порой весьма эффектных и широко разрекламированных, как, например, подарок банка «Столичный» в виде 50 кг золота [Khazanov 1998: 297]. Лужков располагал целым арсеналом средств для привлечения к участию в проекте фирм и частных лиц. Мэрия не только ведала, как обычно, разрешениями и налогами, но также владела большей частью земли и в те времена контролировала большую часть офисных площадей столицы. Более того, федеральное правительство негласно предоставляло субсидии, а сама мэрия тайно выделяла на храм средства из внебюджетных доходов. Что касается ежедневных трат на возведение собора, то частные пожертвования покрывали лишь 10% [Smith 2002: 123]. Это было время, когда многим людям не выплачивали зарплату, а в здравоохранении, общественном транспорте, образовании и других системах происходили значительные ухудшения. В то же время крупные строительные проекты Лужкова стали экономическим стимулом, оживив строительную отрасль и создав рабочие места.

Другая претензия состояла в сомнительных эстетических качествах храма и его притязаниях на роль культурного символа – подобная озабоченность высказывалась в отношении многих лужковских проектов. Например, решение Лужкова сделать фасадные изображения святых и многофигурные рельефы из пластика, а не из мрамора вызвало раздражение широких слоев общественности. Считается, что мэр в данном случае играл на руку своему любимому скульптору 3. К. Церетели [Khazanov 1998: 296]. Определенная критика исходила даже от Церкви, например по поводу использования бетона при возведении стен [Sidorov 2000: 563-564]. Также ставился вопрос о том, настоящая ли позолота на куполах [Gentes 1998: 87]. Замечание С. Ю. Бойм о новой старой национальной святыне мэра многое говорит о монументальных пространствах Лужкова: «Реплика собора в железобетоне – это своего рода псевдосинонимия, которая подменяет память и историю, полные несовершенства, разрушений, “пустых страниц” и мрачных эпизодов, чистой и успокаивающей символической конфабуляцией» [Бойм 2019: 173].

Лужковский проект, кажется, подтверждает замечание К. Маркса о том, что история повторяется в виде фарса, но сегодня храм Христа Спасителя, похоже, завоевал общественное признание. Возможно, в этом случае храм иллюстрирует собой наблюдение Каннаво:

Хотя основание или сохранение места первоначально может происходить недемократически, его использование в качестве жилого или общественного пространства способно в конечном итоге реформировать это место и обусловить притязания