Шрифт:
Закладка:
Потом был жареный хариус с корочкой. В первый сплав Вадим все время жарил, сковорода у нас была большая, и вот он полную нажарит… он всегда готов был это делать — хоть вечером в темноте, хоть утром. Мы выпивали водочки, закусывали малосольной рыбкой и приступали к сковородке. Вадим все время ходил или выпачканный сажей и мукой, или с забинтованным обожженным пальцем. Мы с Федькой ждали, когда же ему надоест, но так и не дождались, и нахваливали его, и регулярно пили за повара.
Виски — хороший напиток, но не компанейский. Виски — цинично честный, в отличие от водки, он не притворяется, что объединяет людей. Русские не очень верят друг другу, но водке верят. Что делать, если мы растем в собственных глазах, только когда выпьем? Решая, что взять на речку, я сначала по привычке взял водки. Потом передумал.
Никто, с кем мне приходилось здесь общаться, водку не пил. Ни речка, ни елки, ни небо.
Чай дымился в кружке, парили куртка, перчатки, сопки вокруг. Небо перестало быть скучно-серым, облака обозначились, костерок был такой уютный, что подмывало поставить еще чайку, но я стал собираться.
И снова начались лесные петли с тихим течением. Лена кралась вдоль берегов узкая и настороженная, временами зависала, чуть кружась, над темными омутами. Елки клонились к воде. В тот далекий первый раз мы сидели притихшие, тайгу слушали. Федор вдруг повернулся: «Сейчас индейцы выскочат с криками из леса и стрелы засвистят!» Было очень похоже. Теперь же еще и небо было низкое и серое, и казалось, вот-вот наступит ночь. За спиной потихоньку стрекотал не знающий устали япончик.
Дождик то затихал, то снова начинал что-то шептать или с неприятным шипеньем и шумом пускался в холодные пляски на воде, ручьями тек по куртке. Он мне уже порядком надоел. Пора было останавливаться, и я поглядывал по берегам. Везде было круто, густо рос шиповник, палатку не поставить.
Было уже четверть восьмого, сумерки все вокруг сделали серым, до полной темноты оставалось полчаса, но речка все текла глубоким руслом по темнохвойной тайге без кос, без полян. С круто подмытых берегов в воду клонились елки. Я шел на моторе на самом малом, поворот за поворотом, дождь налил по щиколотку в лодке, надо было что-то делать… Надо ночевать прямо в лесу, понял я и стал смотреть, где можно зацепиться за берег.
В одном месте исхитрился заплыть между берегом и упавшим деревом, привязал лодку и, цепляясь за траву и корни обрыва, вылез наверх. То, что с воды выглядело как ровное место, оказалось кочковатым болотом. Под ногами во мху хлюпала вода. В лесу было совсем темно. Достал пилу.
Первая сухая елка, я их на ощупь, по отслаивающейся коре понимал, нашлась метрах в двадцати от берега. Свалил, порезал на полутораметровые поленья и перетаскал в лодку, потом еще одну разделал. Лодка стала тяжелее, и это была приятная тяжесть. Она успокаивала. Я понимал, что в конце концов найду ровный кусок берега, пусть и без дров. Ладонь только порвал острым сучком, она щипала, и перчатки были разного цвета.
Когда совсем стемнело, заглушил мотор и взял в руки весло. Неприятно тихо стало и совершенно черно вокруг. Но какой-то свет все же сочился с неба… Я угадывал очертания склоненных над водой деревьев, под которые мне никак не надо было. Перекаты журчали, я застревал на мелком, вылезал осторожно за борт и тянул лодку по черной воде. Так я проплыл несколько поворотов. Дождь временами прекращался, тяжелые капли гулко падали откуда-то в воду. Вокруг меня была неприятная тихая и мокрая тьма, я ничего не видел, но каждое мое движение отдавалось в тайге громким ночным эхом.
Справа обозначилась узенькая косичка, деревьев на ней, кажется, не было… Я причалил, прошел, щупая ногами ровное место, дождь как раз снова полил, палатку ставить некуда, везде тальниковая поросль по колено, но это уже было не важно.
Я разгрузился, нацепил налобный фонарик, прикрыл все тентом. Дождевик мешал, и я снял его — через полчаса буду в палатке, а в гермомешке есть сухие вещи. Я ходил в напитанный, как губка, лес, ощупью, ногами искал и пилил валежины, таскал их, скользкие и грязные, и ими растягивал палатку. Перчатки совсем порвались, их пришлось бросить.
Наконец мой тряпичный домик встал как надо, даже с избытком хорошо, кусты из-под него я вырубил, растяжки звенели. Можно было и забираться внутрь, я уже прилично промок, но настроение было такое, что я стал пилить и колоть дрова. И когда все это проделал, дождь кончился.
Костер разгорался, а я все подкладывал и подкладывал. Огонь поднимался, и вскоре стало хорошо видно мою плохонькую, заросшую тальниками косу, палатку у самой воды и даже оранжево бликующие от костра стволы тополей по краю леса. Есть не хотелось. Достал бутылку и устроился у огня.
Я был весь мокрый, конечно, но все было очень неплохо. Огонь взлетал выше головы. Сделал хороший глоток. Пар шел от штанов и свитера.
Грел руки, кружку с вискарем и, расслабленно улыбаясь, думал: зачем я здесь? Сижу вот на сырой ночной косе, жгу костер…
Так я просидел долго. Просто глядел в огонь.
Виски кончился.
Дрова тоже.
Крылья
Я пил чай и рассматривал свой неловкий вчерашний ночлег. Кусты, вырубленные и отброшенные на другие кусты, выгоревший круг большого костра, палатка у воды. В нормальных условиях и не глянул бы сюда, не то что ночевать.
Было немного жаль, что так пришлось. Места стоянок хорошо запоминаются. Пока тент ставишь, у костра возишься… закатом полюбуешься, утром солнце поднимается над лесом… Много красивых мест осталось в памяти. Это, наверное, не останется. Так я думал, прихлебывая из кружки. Тут и запоминать-то нечего было. Как невзрачный, неяркий человек, встретившийся в жизни и помогший тебе… не помнишь его потом. И даже почему-то не стыдно.
Слил воду из лодки, сложил вещи. Пустая, косичка стала совсем скучной. Отчалил и все смотрел на нее.
Всего через сотню метров река плавно огибала просторный чистый мыс с чьим-то старым кострищем. Я только усмехнулся, как нами распоряжается судьба. Вчера ночью ей надо было поступить со мной так.
Лена по-прежнему катила таежная, неторопливая. Елки и сосны замерли по берегам, какие-то клонились к реке, а часто и лежали в воде,
