пару раз позвал, но никто не откликнулся поблизости. Вдали только пели.

К одиннадцати мы намотали километров десятьдвенадцать, подустали и шли высоким и чистым сосновым лесом к ручью, о котором знал Петрович, собираясь перекусить. Рябчик взлетел из-под ног и сел неподалеку. Я показал на него Петровичу: сварим, мол, на обед. Петрович шел, думая о чем-то, посмотрел в сторону птицы:

— А если бык рядом?

— Так крикни… — я присел на валежину.

Петрович нехотя оглядел место, явно не собираясь «петь», он любил кричать с вершин.

— Тут до ручья с километр… Ну давай, — согласился Петрович и стал прилаживать трубу в угол рта.

Протрубил, замер, слушая тайгу. Тихо было, ветка где-то хрустнула, он нетерпеливо махнул трубой по ходу движения, я начал подниматься, и тут совсем рядом загремел бык. Я вперился взглядом в Петровича. Тот присел, не меньше изумленный, и зашептал:

— Вон туда пройди… да ти-ихо! — Петрович сделал болезненное лицо.

Я двинулся, крадучись, навстречу быку, веткисволочи потрескивали под ногами, дошел до толстой, обросшей мхом валежины, присел за нее. Лес был почти без подроста, хорошо все видно. Сзади «запел» Петрович, и ему немедленно отозвался бык. Он шел к нам, и он был зол. Петрович убавил уверенности в голосе, прокричал тише и в сторону. Изюбрь стоял в сотне метров, на взгорке, трубил грозно… шум ломаемых веток доносился… у меня сердце останавливалось.

Наконец бык показался. Шел твердо, не прямо к нам, а верхом, чуть стороной. Это был крупный седой зверь. Метров семьдесят-восемьдесят до него было… Я целился и не смел стрелять. Казалось, для ружья далеко и можно промазать. Бык постоял на одном месте, крикнул коротко пару раз и развернулся обратно. Когда он скрылся, я бросился к Петровичу:

— Чего не стрелял? — зашептал тот.

— Далеко было, дай твой карабин! — взгляд у меня, наверняка, был безумный.

Петрович передернул затвор и отдал:

— Подойдем к нему немного… так вот иди!

Я двинулся, спотыкаясь о кочки и озираясь на Петровича. Наконец тот замахал трубой: садись, мол. И все повторилось. Изюбрь снова вышел. Теперь он был осторожнее. Долго стоял в кустах, одну голову с огромными рогами было видно. До него было метров сто, я снял карабин с предохранителя, прицелился, но стрелять не решался, ждал, когда покажется весь. Наконец бык вышел и встал на чистом. Я затаил дыхание и потянул спуск. Выстрела не было. Я давил сильнее, курок почти уперся в скобу — карабин не стрелял. Я сполз за бревно, осмотрел предохранитель, он был спущен, и снова, осторожно высунувшись, поймал оленя на мушку. Потянул курок. Бык рыл копытом мох, крутил и тряс головой, потом замер. Я, совершенно не понимая, в чем дело, давил и давил все сильнее, выстрела все не было, и вдруг он грянул. Это было так неожиданно, что я глянул на карабин, потом на быка. Тот ровно уходил, скрываясь за кустами.

— Что у тебя за карабин?! — кинулся я к Петровичу.

— Попал? — Петрович не видел быка.

— Да какое «попал»! Что за спуск-то у тебя?!

Много-много раз потом вспоминал я тот случай. И еще, видно, буду вспоминать. И красавец-бык все будет стоять перед глазами. На самом деле, мне невероятно повезло, что так все вышло и я хорошо видел быка. Чаще всего скрадывать и стрелять приходится в густом лесу. Три осени приезжал я потом к Петровичу, пока не добыл наконец свой трофей. Не одну сотню километров намотал по тайге.

Но самое ужасное, что, став опытнее, я с горечью понял, что, скорее всего, я тогда попал в быка. От расстройства я заявил, что промазал, снега не было, и мы не стали внимательно искать кровь, но когда мы двинулись в ту сторону, куда ушел бык, вскоре подняли с лежек четырех оленух. Скорее всего, бык рухнул где-то недалеко от них, они решили, что он лег, это означало, что все спокойно, и поэтому не убежали после выстрела и охотников подпустили на двадцать-тридцать метров. Это невозможно было ни при каких других обстоятельствах. Они лежали потому, что лежал бык.

Всякий раз, когда мне вспоминается тот случай, я здорово расстраиваюсь. Дело это серьезное, и тут есть о чем жалеть. Охотник любит и уважает зверя, и погубить его просто так, а тем более из-за своей неопытности, непростительно.

Я снял уху и подбросил дров в костер. Порезал хлеб, нашел ложку… Молодой, видно, подошел слишком близко, учуял меня и замолчал. Потом замолчал на горе. Тот, что за речкой, рявкнул пару раз коротко в черноту и тоже затих. Лену не видно, только слышно, как шелестит осторожная ночная вода.

Достал пару дымящихся хариусов в миску, добавил юшки до краев. Чего-то мне не хватало. Дружков, наверное… Не то чтобы я как-то очень соскучился, просто уху все-таки лучше есть не одному. Особенно, когда ревут изюбри. Я поел, прислушиваясь к тайге и чему-то тихо радуясь.

Никогда ни этого ночного пения, ни красоты этой ночи не передать.

В полночь над тайгой снова раздались древние брачные песни. Певцов добавилось, противоборствуя, звучали высокие и низкие трубы, переливы, визги и вой… Грех было слушать их лежа.

Я выбрался из палатки на волю и расшевелил костер.

Страсть

Утро было серое, но неплохое. Тихое. Пламя костра спокойно стремилось вверх, сушило мои вещи, пахло только что сваренным кофе. От теплого прозрачного дыма колыхались бурые листочки ивы, росшей рядом. Больше листьев нигде не было. Ни на тополях, ни на тальниках, березы стояли облетевшие, готовые к зиме. И только елки, умытые дождем, выглядели весело. Как будто ждали снега.

Собирался неторопливо. Укладывал вещи в гермомешки и вспоминал ночные серенады. Однажды во время такой охоты «на реву» я наткнулся на место боя двух быков. На пятнадцать-двадцать метров вокруг вся тайга изрыта, мох сорван, не было ни одного деревца в кулак толщиной, они были вырваны с корнем или сломаны. На больших деревьях остались глубокие отметины и рваные канавы от могучих рогов.

Дождик опять начал засевать мелким пшеном речку и лес. Моторчик на малых оборотах стучит, светлая вертлявая струйка вьется за ним пузырьками. Не скучно. Посматриваю по сторонам. Там вид откроется милый на осенние сопки, тут листвяшечки склонились над гладкой Леной, насорили тонких хвоинокзолотинок и вычертили затейливую береговую линию по песку, или вдруг омут под тобой… черно, дна не видно, под толщей зеленой воды на глубине торчат толстые стволы… бог весть когда и натащило их туда… один слой