Никита сник и будто усох, став ниже ростом. Ему стало не по себе. Не то от пронзительного взгляда, не то от лица, которое и рожей-то нельзя назвать – один шрам, из которого торчат глаза без век.

– Поучил, хватит… – Подняв из сугроба скулящего Фимку, мужик обнял его одной рукой, другой ухватил за плечи отца и повел обоих к костру.

Пока шли, Никита опамятовался и в ужасе подумал, что мог бы забить до смерти собственного сына! Как бы он опосля жил? А тот, что со шрамами, сумел и парня спасти, и отца перед сыном не унизил.

У шишиг, сидевших вокруг костра, не осталось ни родных, ни близких. У каждого за спиной могилы, пепел родного дома, клочок отцовского поля, поросший кустарником… Теперь они не люди, а шишиги – лесная нечисть, что нападает в укромных местах на человека, не оставляя ни косточки, ни волоска. Еще их звали «шильниками», как зовут в народе убийц, предпочитавших бить жертву шилом – ранка незаметна, да укол смертелен…

У Никиты, пока они с Фимкой ходили на охоту, убили жену и пятерых детишек, отца с матерью, соседей. Отец и сын схоронили всю деревню. Никита с той поры побелел, а парень разучился говорить…

Вожак, строгавший сучок, посмотрел на виноватого Фимку и тяжело дышавшего Никиту, усмехнулся и слегка сдвинулся. По его примеру сдвинулись остальные, давая место.

Вторую неделю шишиги не спали и толком не ели, высматривая подходящую добычу – отрядик душ на десять-пятнадцать. На большой силенок не хватит, а вот такой, в десять голов – самое то! И попадались, как на грех, за пятьдесят рыл. А сегодня из-за Фимки добычу упустили…

– В стан пойдем, – решительно заявил вожак, бросая деревяшку в костер. Мужики радостно повскакивали и принялись собираться. Хотя какие там сборы? Вытащить из шалашей тощие заплечные мешки да вбить ноги в широкие лыжи.

У костра остались лишь атаман да мужик со шрамами.

– А ты чего? Особого приглашения ждешь? – поинтересовался Онцифир.

– Да я тут останусь, – усмехнулся тот, подняв остатки верхней губы, отчего лицо сделалось еще страшнее.

– Одному идти – гиблое дело, – попытался атаман уговорить мужика. – Убьют – и вся недолга. Давай с нами. В баньке попаримся, горячего похлебаем. Отдохнем пару дней, да снова – панов ловить.

– Ничего, без баньки как-нибудь, – пожал тот плечами. – А так, авось, кого-нибудь и укараулю… А убьют – невелика потеря.

Мужик со шрамами прибился недавно. Знали, что зовут его Павел, а кто такой – никто не спрашивал. Надо – сам скажет. Про шрамы тоже не спрашивали. И так видно, что не от медвежьих когтей и не от волчьих зубов, а от чего-то навроде сабли.

– Ну, как знаешь, – сказал Онцифир, чувствуя облегчение. Вроде, пытался уговорить, да тот сам не захотел. На самом-то деле атаману тоже было не по себе – трудно было разговаривать, глядя на синие бугры, впадину вместо носа и безгубый рот с обломками зубов…

– Стрел бы оставил, штук пяток, – попросил Павел.

– Бери все, – сказал атаман, откидывая берестяную крышку саадака.

– Благодарствую, – обрадовался мужик, без зазрения совести выгребая стрелы. Березовые поленья да сухой камыш в стане есть, железо тоже, а наконечников наковать – пара пустяков. Онцифир, обойдя мужиков, забрал у них остатки харчей – вяленую рыбу и сухари. Сухари – одно название: хлеб уже давно пекли из желудей и коры, но все лучше, чем голимая рыба.

– Ну, ладно, – сказал атаман, оставляя мешок с едой у ног Павла. – Бог даст – свидимся.

Мужики уходили. Кто – помахав на прощание рукой, а кто – отвернув морду.

Павел, равнодушно проводив товарищей взглядом, почувствовал облегчение – пока был вместе с шишигами, приходилось слушаться атамана, что не хотел рисковать жизнью мужиков. Будь его воля – не побоялся бы напасть и на большой отряд панов. Зато теперь можно отвести душу!

Оставшись один, он вытащил из-за пазухи лакомство – кусочек сала, которое берег не для еды – мазать лыжи, чтобы лучше скользили.

Лыжи готовы, осталось лишь оглядеть лук и стрелы, перемотать онучи, вскинуть мешок поудобнее – и… А на хрена ему мешок с рыбой и сухарями? Живому и без еды можно перетерпеть, а мертвому – все равно. Скинув мешок, припорошил его снегом. А теперь – вдогонку за той бендой, которую проворонил Фимка…

Маленький отряд прошел по лесу верст десять (может, больше, да кто ж их считает!) и вышел к болоту, казавшемуся замерзшим. Только болото не замерзает даже в лютые морозы, а корка льда со снегом – это так, обманка.

– Идти за мной, след в след. Не останавливаться! – сказал атаман и пригрозил: – Ежели кто тонуть начнет – спасать не будем! Ну, с Богом!

Бубня под нос «Отче наш», Онцифир двинулся вперед, а следом реденькой цепочкой пошел весь отряд – шестеро мужиков.

Ходить по болоту на снегоступах лучше, чем на своих двоих, но обнадеживаться не стоит. Всякое бывает. Можно так ухнуть, что только болотная нечисть тебя вытащит. Вон, у лосей копыта широкие, и по болотам сохатые шастать мастаки, но и они каждый год десятками тонут.

Корка, покрывавшая бездонную глубину, по-хрустывала и проламывалась. Никита, опытный охотник, шел последним, ставя лыжи уже не на снег, а в бурую жижу. Слева вдруг что-то засвистало, зарокотало, и Фимка, что шел перед батькой, испуганно остановился…

– Вперед топай, сучье семя! – выругал сына Никита, пожалев, что под рукой нет батога, чтобы ткнуть парня.

Фимка испуганно замекал и, вытащив лыжи, уходившие вниз, в болотину, пошлепал вперед.

– Да чтоб тебе про… – досадливо выругался отец, но вовремя прикусил язык. Чуть было не ляпнул дурость. Это на болоте-то пожелать провалиться собственному сыну?! Никита еще раз выматерился: – Чтоб тебя… мать твою…

Жижа вспузырилась, громко фыркнула и чмокнула, как лопнувший бычий пузырь. Ступать по этому месту было опасно, а идти в обход – еще хуже. Никита вздохнул, широко перекрестился и пошел вперед, ставя лыжи не прямо, а «елочкой», как на спуске с горки. Повезло! Когда опасный участок оказался позади и можно было идти так, как все, Никита пообещал, что еще раз отлупит сына – и пусть только Павлуха попробует его защитить!

Наконец-таки посреди болота показался маленький остров, где торчало несколько поставленных на сваи избушек, крытых еловой корой.

Людская изба, «особая», а еще – неказистая банька. Хутор не хутор, деревня не деревня. Не то лагерь разбойничий, не то военный стан. В нынешнее время – самое безопасное место. Через болото ни один отряд не пройдет – ни конный, не пеший. А захотят измором взять – замучаются. От островка тропинок много, к каждой сторожа не приставишь.

Онцифир не говорил, откуда