Но стройка продолжается, не затихая ни на мгновение от рассвета — и до самых сумерек! Благо, что рабочих рук я привез предостаточно — да и казаки, и повольники понимают, что только крепкая цитадель стольного града дает нам всем определенные гарантии на выживание…

Вообще, были у меня опасения, что освобожденный нами люд попытается разбежаться кто куда. И что брожение начнется, как только ноги бывших невольников ступят на берег Сосны, впервые за долгое время почуяв под собой надежную твердь исконно Русской земли! Опасения отнюдь не беспочвенные — ведь у кого-то уцелели семьи в соседних княжествах: жены или мужья, немощные родители или дети, оставшиеся без мамы или папы… Таких набралось не меньше трети от общего числа спасенных нами невольников — и я даже не помыслил чинить им препятствия!

Правда, и никакой помощи с тем, чтобы добраться до дома, не предложил. Да и собственно — с какой стати? И так вызволил их из рабских загонов, рискуя собственным животом, и так кормил их всю дорогу почитай, из собственного кармана… Хотите хлебушка в путь? Заработайте на хлебушек. Хотите надежного сопровождения в дальнюю дорогу? Дождитесь осени, купеческих караванов, что я ожидаю в Ельце. Ну а пока будете ждать — отрабатывайте еду, отрабатывайте…

Ну вот и трудятся, аки пчелки. А мои верные люди понемножку обрабатывают бывших невольников: Елецкий князь ведь добрый да удалой, такой точно защитит от ворога, не побоится схлестнуться в поле с разбойными татарами! При этом земля под ногами здесь — жирный чернозем, а обширные леса полны непуганой дичи, а в реке прорва съедобной рыбы! К тому же добрый князь обещает не давить податями ближайшие десять лет — разве что нужно потрудится руками на общее благо…

Но так ведь не терем же рубите князю Елецкому — крепость возводите, надежный кремль, способный выдержать и длительную осадку, и яростный штурм поганых!

Зашли мои «сваты» и с иного боку. Ведь Федор Елецкий не иначе как первый на Руси князь-ушкуйник — не просто нанявший повольников на один набег, а позвавший их на службу, и с ними же ходивший на ордынцев! Такому князю нужны не только искусные в бою, родовитые бояре-дружинники, чья броня и конь стоят целое состояние — состояние, передающееся по наследству… Нет, такому князю нужен каждый муж, способный крепко держать в руке секиру — и при случае не робеющий ухнуть ею ворога по голове! Не каждый рождается повольником — но каждый способен им стать, коли в сердце горит огонь, коли не страшишься брани! А там уж и сам князь поможет — раздаст сулицы и щиты, и трофейные татарские луки, собранные на Куликовом поле… Да организует регулярные учения для новоиспеченных ушкуйников: дротиком или стрелой прицельно и далеко бить, топором рубить правильно, чтобы удар вышел хлестким и быстрым, а рука вроде бы и не уставала… Чтобы строем могли идти, сцепив щиты по фронту и над головами, сближаясь с ворогом — да без потерь пережидая обстрел татарских лучников!

И при определенном воинском везении бывший раб добудет себе и серебра звонкого, и броню прочную, и славу ратную — да все под началом удалого Елецкого князя… Всяко лучше, чем землю пахать смердом всю свою жизнь, страшась и голову поднять на господина⁈

И между прочим, клюнувших на подобную агитацию набралось не менее двух сотен новоиспеченных ротников — так еще величают себя ушкуйники…

Кроме того, необходимая агитация шла и со стороны священников. Конечно, никакого Елецкого епископата здесь и сейчас нет и в помине, всего трое батюшек окормляют княжескую паству — так и она до недавнего времени была совсем невелика…

Но между тем, еще во время перехода по Дону жизнь начала брать свое. Ну а как же? Татары и фрязи неспроста торговали именно молодыми мужчинами и женщинами, девушками и юношами — все освобожденные нами рабы находятся в том возрасте, когда только и любиться да миловаться, создавать семьи, детишек рожать… Девок и баб я специально старался держать на захваченных в Азаке стругах — подальше от горящих, страждущих взглядов ушкуйников. А тем наказал, что бывшие невольницы находятся под моей защитой, бесчестить их запрещаю — а если и случится близость, так по взаимному согласию и любви.

То есть, чтобы венчались в Ельце — а то и в церквях встречающихся по пути казачьих городков; я ведь и сам подал тому пример! А коли кто из девок позже пожалуется на насилие или обман, так я пригрозился или целиком, или половину добычи забрать в свою пользу, в зависимости от тяжести преступления…

В общем, среди ушкуйников нашлось не так и много молодцев, рискнувших своим дуваном — или же решившихся венчаться. Едва ли треть от общего числа новоиспеченных женихов… Нет, теплыми летними ночами невольницы зачастую грешили с теми парнями, с кем еще недавно делили рабские загоны, и кто неотрывно был с ними на стругах, проявляя к понравившимся девушкам естественный интерес.

По крайней мере, в их глазах они не были «порченными», обесчещенными — пусть даже и не по своей воли. Ведь те, кто делил рабские загоны, все без исключения вкусили тягот неволи, когда сам себе не принадлежишь — и когда не можешь, к примеру, защитить от насилия понравившуюся деву… Когда остается только зубы сцепить, да стараться не слышать в ночи ее отчаянных криков, когда татарские нукеры пользуют глянувшихся им баб… Тогда ведь не только женщина, но и не сумевший защитить ее мужчина также чувствуют себя обесчещенным.

Так что освобожденные нами мужи, в отличие от повольников, желающих лишь разок-другой позабавиться с девками (разогнать горячую кровь!), не воротили носа от «порченных»… Ну а батюшки, специально направленные мной в ряды обретших свободу, агитировали как можно скорее венчаться с любушками — ибо только венчание покрывает вольные и невольные блудные грехи вступающих в супружество! Чего бы ни было ранее — но уж коли любите друг друга и готовы создать семью, так после таинства начинается новая жизнь… С чистого листа, без греха.

А уж коли дева твоя успела понести за время дороги, так тем более венчаться потребно! Чтобы не брать на себя еще большего греха — греха отца, оставившего свое