– Очень хорошо! Черкните нам адресок вашего Михалыча.

– Так как же?..

– Да-да, – заливался соловьем Веня, – органам его адрес, разумеется, известен, но не нам лично. Вашего Михалыча другие сотрудники опрашивали – не мы! А теперь вот и нам нужно к нему срочно наведаться. А время терять не хотелось бы. Вы же согласились сотрудничать!

Назаров дрожащей рукой нацарапал адрес уволенного сторожа на клочке бумаги и вручил его Вене. Когда Веня и Мария выходили из кабинета, Назаров крикнул им вслед:

– А дальше-то что? Со мной-то что будет?

– Вам сообщат! – крикнул через плечо Веня, сдерживая улыбку. – Ах да, и еще из города пока не уезжать! Про нашу беседу никому не рассказывать.

* * *

После беседы с Назаровым они вернулись в Управление и до улицы Сосновой в Завеличье добрались уже на освободившейся дежурной машине. По дороге Волгина снова о чем-то размышляла, и когда Веня, спросил ее, все ли хорошо, Марию прорвало:

– А здорово ты этого Назарова уделал! С ходу, раз – и он потек, как кисель…

Веня беззвучно рассмеялся.

– Так зверевская школа!

– Опять ты за свое…

– А что такого?

– Ничего! Думаешь, я бы так не смогла?

– Кто его знает? Может, и смогла бы, а может, и нет! А вообще к каждому индивидууму нужен свой подход. Вот Зверев с ходу определяет, как нужно себя вести с тем или иным свидетелем. Кого можно нахрапом взять, а кого и нет.

– Это смотря каким нахрапом… Ладно! Я у твоего Зверева не училась, но уверена, что смогу следующего свидетеля раскрутить как дважды два…

– Идет. То есть я не вмешиваюсь?

– Не вмешивайся! Я буду этого сторожа опрашивать!

Прибыв на место и высадившись за Троицким мостом, Веня и Мария прошли вдоль трехэтажных строений и добрались до частного сектора. Уточнив у местных ребятишек, где находится нужный дом, Веня и Мария наконец-то добрались до нужного места. Старый подгнивший домишко с промятой местами двускатной дранковой крышей, забор из получетвертного горбыля, сарай и сваленные во дворе дрова. Когда Веня отворил калитку и вошел во двор, он тут же отпрянул назад, потому что в его сторону рванулась огромная лохматая псина, явно всполошив своим лаем всех окрестных жителей.

– Эй… гражданин, угомони пса, разговор есть! – крикнула Мария.

Хозяин вышел на крыльцо.

– Кто такие?

Лет шестидесяти, невысокий, жилистый и крепкий, бывший сторож «Союзпечати» Петр Михайлович Карпов походил на старый суковатый дуб из Лукоморья. Подбородок мужчины покрывала недельная седая щетина, одет он был в сине-черную клетчатую рубашку навыпуск и потертое зеленое армейское галифе. Веня и Мария остановились:

– Мы из милиции, – довольно решительно и сурово продолжала Мария.

– Из милиции? – Карпов скривил рот и сплюнул. – Баба?

– Не баба, а сотрудник органов! Сейчас же уймите своего пса, не то…

– Не то что? – В глазах Карпова блеснули совсем недобрые огоньки.

Веня потянул Марию за рукав, та вырвала руку и цыкнула: «Не лезь! Договорились же!»

Веня улыбнулся и отступил: «Хозяин – барин». Мария прошла вперед, пес, до этого немного усмирившийся, тут же залился лаем, рванулся так, что едва не разорвал цепь, на которой сидел. Мария отскочила и по-бабьи взвизгнула. Однако снова насела на Карпова:

– Это же вы одно время работали сторожем на складах?

– Работал, и что с того? Тамошний начальник, паскуда такая, выпер меня с этого места почем зря, а теперь я на работу устроиться не могу. Там работа непыльная была да ненапряжная. А у меня здоровье уже не то, что в прежние годы. Сердце у меня больное, да грыжи у меня по всей спине, так что тяжести таскать мне не под силу, так бы грузчиком пошел, ан нет, не могу.

Мария не придала особого значения сказанному и потребовала:

– Давайте пройдем в дом.

– А ордер у тебя имеется? По глазам вижу, что нет! А коли так, то говорите здесь, что надо, и проваливайте. В дом я вас не пущу.

Мохнатая псина снова утихла и легла у будки. Мария явно растерялась и уставилась на Веню. Тот тем временем огляделся по сторонам и, к своему великому удовлетворению, увидел висевшую на стене сарая на кронштейне изрядно потускневшую корабельную рынду.

– Ух ты, Михалыч, откуда у тебя это?

Хозяин огляделся.

– Ты это о чем?

– Да вот об этом! Знатный колокольчик! Давненько я за рында-булинь[11] не тягал. Слышь, где такую штуку откопал? Продай! Или сменяй на пол-литру. Ты ведь эту штуку наверняка где-то надыбал, а для чего он и как в нее звонить и «склянки» отбивать, наверняка не знаешь.

– Я не знаю?

– Уверен! Я вот моряк и по такому колокольчику не раз на вахту вставал.

Михалыч оскалился и едко спросил:

– Еще скажи, что ты у нас и палубу драил.

– Было дело, драил, и не на одном судне.

Карпов почесал подбородок, цыкнул на пса, тот тут же завилял хвостом. Михалыч продолжал:

– И на каких же судах ты палубу драил?

– На каких только не драил: на тральщиках, на миноносцах да на «линейках»[12].

Карпов впервые улыбнулся.

– Хочешь сказать, что ты у нас моряк бывалый?

– Так оно и есть!

– Ну, раз так, проходите в дом.

Карпов еще раз цыкнул на собаку, та забежала в будку, а Веня и Мария вошли в дом.

В доме было довольно опрятно: постели убраны, кровати застелены, в красном углу избы висит старенькая икона. На одной из стен в рамке висел портрет еще молодого Михалыча в бескозырке и флотском бушлате на фоне стоявшего у трапа торпедного катера. На стене в потертом кожаном футляре висел флотский бинокль.

– Ха! – не удержался Веня. – У меня дома такой же.

– Поздравляю!

Внезапно подобревший хозяин дома предложил гостям сесть, поставил самовар, выставил на стол миску с баранками и вазочку с карамелью.

– Выпить не предлагаю, потому как сам не пью.

Веня и Мария переглянулись.

– Не верите, а зря! Я и в самом деле малопьющий, сердечко у меня пошаливает. Хотя иногда по праздникам могу стакан-другой махнуть.

– А в тот раз, когда на складах типографских дежурил, тоже праздник какой был?

– Так на двадцать четвертое июля дело было.

Веня расцвел:

– День Морфлота. И что же ты, Михалыч, в тот день махнул больше обычного, так, что ли, выходит?

Карпов проскрежетал зубами:

– А вот и не так! Заступил я на дежурство, а тут под вечер Васька явился – паскуда такая.

– Дружок твой какой, тоже моряк?

– Не моряк и не дружок, а племяш мой – младшего брательника Федьки сын. Приперся