– Это за что он меня покарает? За то, что ваш сын на меня напал с топором? Это моя кровь! – Гуров старался не показать, как внутри плещется ярость от боли в ухе и желания отправить всю семейку в камеру прямо сейчас.

Он был уверен, что по результатам экспертизы воды и порошка в бане слепой священник быстро получит обвинение по статье мошенничество, крови на все грузовики со священной водой не хватит из его больных глаз. А вот пищевой краситель и выглядит эффектно, и безопасно для тех, кто употребляет воду каждый день. Только стоимость каждой бутылки после добавления обычного пищевого красителя красного цвета вырастет в десятки раз, принося отличные доходы чудотворящему страдальцу. Матушке можно предъявить сговор в мошеннической махинации, а сынку попытку убийства полицейского при исполнении. А мальчишка свои попытки напасть на Льва Ивановича и не оставлял. Воспользовавшись тем, что Гуров отвлекся на мать, он дотянулся до топорища и дернул изо всех сил. Лезвие опять блеснуло в лучах зимнего солнца и полетело теперь Гурову прямо в горло. Свободной рукой он перехватил руку подростка, вывернул болевым приемом, так что топор вылетел в сугроб рядом, а подросток заверещал от боли:

– Мама, он меня убивает! Он все видел! Видел! Там в бане! Он подглядывал! Больно, больно, пусти!

– Опустите, вы ему руку сломаете! – Женщина резко кинулась под ноги Гурову и схватила упавший топор. Лезвие угрожающе заблестело. – Отпусти его, не доводи до греха! Богом клянусь, возьму грех на душу, а ребенка своего от тебя закрою! – Женщина смотрела на полицейского с ненавистью и мольбой одновременно.

За ее спиной замаячил широкоплечий верзила, приставленный для слежки. Он угрожающе шагнул в сторону Лидии, замершей с топором в руках.

Лев Иванович уже и сам выпустил парнишку из железного захвата, угрозы он больше не представлял. Топором теперь завладела мать. Гуров заговорил, не сводя глаз с наточенного лезвия топора в руках женщины:

– Я никого не собираюсь засаживать в тюрьму, пришел просто поговорить. – Он медленно сунул руку в карман куртки и вытянул вязаную шапочку. – Это ведь шапка вашего сына, верно? Внутри есть зашитый оберег. Я принес ее назад, а он кинулся на меня с топором. Я не против того, чтобы вызвать полицию, но пострадает ваш сын. Он следил, а сегодня напал на представителя власти при исполнении своей работы. Сколько ему, четырнадцать? Срок могут дать немаленький, в шестнадцать переведут из колонии для малолеток во взрослую тюрьму. – Он выдержал паузу, наблюдая, как заметались глаза женщины.

Жена священника с испугом переводила глаза с кровоточащего уха опера на измазанный кровью снег и красные разводы на железном лезвии топора. Лев Иванович примирительно выставил вперед открытые ладони:

– Я без оружия и без злого умысла. Просто хотел поговорить с вами и с вашим мужем. – Он кивнул в сторону надсмотрщика. – Без свидетелей. Простите, что проник на вашу территорию. Я забуду все, что видел в бане, забуду о нападении, и вы просто ответите на мои вопросы.

– Что он видел в бане?! – Вопрос, будто острый клинок, рассек воздух.

У калитки стояла женщина в длинной шубе, та самая, которую Гуров встретил на вокзале у перрона. Только выглядела она теперь иначе: возле губ залегла горькая складка, во взгляде сквозило отчаяние, казалось, что властная и статная дама разрыдается прямо сейчас. За прошедший час она стала будто на двадцать лет старше, превратившись из стареющей горделивой красавицы в осунувшуюся изможденную старуху. За нею виднелся второй охранник.

От хриплого оклика матушка Лидия сжалась, будто от удара плетью, и еле слышно прошептала, не опуская топора:

– Уходите, убирайтесь прямо сейчас.

– Значит, вы согласны получить обвинение против вашего сына? – Гуров попытался снова напомнить о грозящей парню опасности.

Жена священника будто его не слышала. Она ссутулилась, по напряженной спине было видно, что гораздо больше тюрьмы для сына или мужа она боится женщины, стоявшей у калитки. А та уже приближалась, пронзая острыми каблуками насыпную дорожку из щебня. Острый взгляд впился в лицо Гурова. Ярко-красные губы скривились в уголках от ненависти, на шее выступили алые пятна.

Матушка дернула подбородком в сторону калитки:

– Пошел вон с божьей земли! У нас защитники имеются!

Женщина в шубе была уже в паре метров от них. Услышав слова Лидии, она одним взглядом отправила охранников к оперу:

– Убери его! Видеть ментов не могу! – В голосе прорывался крик, взвинченный, натянутый как тугая струна.

Без слов двое мужчин в одинаковых куртках подхватили оперативника с двух сторон, зажали свинцовыми пальцами и протащили по двору к калитке. Гуров извернулся, пытаясь вырваться, но они явно превосходили его по силе. Да и, судя по профессиональному захвату, знали, как обездвижить человека, и не раз это делали. Охранники жестко завернули ему ладони назад, чтобы остановить любые попытки сопротивления. И для наглядности один из мужчин ударил носком ботинка под колено оперативнику:

– Не рыпайся, и ничего не сломаем.

Напоследок Гурову удалось лишь выгнуть шею и оглянуться. Лев Иванович успел увидеть, как в два медленных тяжелых шага женщина приблизилась к священнику и влепила тому увесистую пощечину, от которой дернулась его седая голова, а на кровавый пятачок перед баней хлынули новые капли с лица и рук. Матушка Лидия вскрикнула, топор в ее руке дрогнул, мальчишка рядом с дровником сжался пружиной. Больше ничего увидеть Гуров не успел.

Широкоплечие охранники проволокли оперативника словно мешок с картошкой по площадке перед церковью. Две старушки на входе еле успели отскочить в сторону и тут же испуганно зашептались, так как за Львом Ивановичем тянулась по всей прицерковной территории тонкая дорожка из кровавых пятен. Но охранники не обращали на свидетельниц никакого внимания, одним движением они выкинули Гурова за церковный забор, так что он улетел почти под колеса проезжающего мимо большегруза.

Прокатившись по грязному снегу, Лев Иванович с трудом встал и первым делом схватился за карман – телефон! Так и есть, от удара по экрану пошла широкая трещина, кусок корпуса отвалился, обнажив сплющенную микросхему и оборванные проводки. Как теперь ему связаться с Орловым? А это единственный путь, чтобы остановить местечковый беспредел. Местные явно живут по своим правилам и плевать хотели на закон. Его только что чуть не зарубили топором и на попытку переговорить унизительно вышвырнули прочь с церковной земли. Этого он так не оставит. Он честно пытался не касаться секретов этого поселка, занимаясь только расследованием взрыва в поезде, но его жители настолько погрязли в обмане, что воспринимали каждый шаг московского опера как угрозу своим тайнам. И вот награда за то, что он молчал, понимающе кивал – да, мол, жизнь в таком нищем поселке нелегка и приходится идти на уловки, чтобы выжить. В итоге он теперь без связи, с головы до ног в грязи, с рассеченным ударом топора ухом, вышвырнут на дорогу на глазах у любопытных зрителей, будто какой-то забулдыга. И сейчас новость об унижении московского важного чина облетит все дома, по пути обрастая невероятными деталями и домыслами.

И словно специально по пешеходному переходу к церкви прошла группка женщин с детьми. Одна из них не удержалась от плевка в сторону Гурова:

– Будь ты проклят, беду в наш поселок притащил.

Дети, поддерживая агрессию матери, принялись швырять в оперативника комки грязного снега, взятого с края дороги. Вторая прихожанка погрозила кулаком и взвизгнула:

– Убирайся из поселка! Воплощение дьявола!

– Дьявол! Дьявол! Пошел вон! – вслед за женщинами заверещали дети.

Лев Иванович замер в растерянности, он привык бороться с преступниками, но здесь ослепленные фанатичной верой женщины, старики, дети. Что он им может ответить?

Злость внутри, что начинала закипать в начале визита в божий дом, теперь заполыхала яростью. Он устроит им раскрытие всех кровавых секретов, только бы прийти в себя. От падения и удара снова вернулись головокружение и тошнота, Лев Иванович с трудом, спотыкаясь, побрел обратно вдоль дороги. Первым делом необходимо прийти в себя, привести одежду в порядок, зашить и обработать рану. Ноги сами понесли его к старому зданию фельдшерско-акушерского пункта. Во дворах обшарпанных трехэтажек по-прежнему царила тишина, но ему казалось, что из-за каждой пестрой занавески за ним с ненавистью и презрением наблюдают жители поселка.

В фельдшерско-акушерском пункте было тихо, лишь в глубине