Сейчас он принадлежит моему двоюродному дяде Вильяму Джону Кэри. У дяди не было ни жены (поговаривают, что он, как и мой брат, предпочитал мужчин женщинам), ни детей, а с братьями и сестрами он давно уже находится в состоянии вялотекущей войны. Именно поэтому он не так давно назначил наследником меня, на что имел право в отсутствие прямых наследников. А две недели назад пришла весточка, что он заболел. Я и так собирался поехать его навестить – ведь он мог и передумать насчет наследства, – но вчера получил весть, что дядя скончался и, что было еще хуже, завещал замок одному из своих родных племянников, который подсуетился и прибыл к нему незадолго до своей смерти. Меня, впрочем, он в своем завещании не забыл и оставил мне целых двадцать фунтов – неслыханная щедрость!

Но об этом знал только я. Так что никто не удивился, когда я подал прошение об отпуске, дабы проведать своего больного дядюшку, и отправился верхом в Солсбери. Этот город, знаменитый своим собором с впечатляющим шпилем, а также близлежащим Стоунхенджем, находился на дороге в Байдфорд на севере Девона и далее в Кловелли, так что никого не должно было удивить, что я держал путь именно туда.

Прибыв туда, я заглянул в «Старую мельницу», где хозяйка сдавала комнаты в пристройке. Именно там меня дожидался этот проклятый МакКриди.

Да, я подумывал о том, чтобы выдать ирландца Дженкинсону, но понял, что МакКриди был кругом прав – может, его и казнят, но мне тем более не поздоровится, и вполне вероятно, что я закончу свою жизнь на Тауэрском лугу под топором палача. Так что вместо этого мы с ним повернули на юго-восток, через Портсмут и Вортинг в Нью-Хейвен, и оказались к югу от Лондона.

Нью-Хейвен некогда был одним из главных торговых портов на Ла-Манше, но эти благословенные времена остались в далеком прошлом. До войны местные купцы торговали с Францией, но дела шли ни шатко, ни валко. А вот после начала боевых действий именно Нью-Хейвен, в котором не было военных судов, стал гнездом контрабандистов, многие из которых ранее считались добропорядочными коммерсантами. Ведь Франции была нужна английская шерсть, а Англии – французские ткани, которыми славились Нормандия и Пикардия. А в последнее время в Англии вошли в моду шипучие вина, изготавливаемые недалеко от этих мест, в Шампани. Мне лично они совсем не нравятся, но, как говорили древние, de gustibus non disputandum est — о вкусах не спорят.

Мой спутник оставил меня в местном клоповнике, а сам направился в город. Через час он вернулся и сказал, что договорился с одним «знакомым его знакомых» о том, что тот перевезет нас в Этрета на нормандском побережье, но уходил он в тот же день. Меня, если честно, это радовало, причем не только по той причине, что у меня появилась возможность избежать ночных укусов безжалостных голодных клопов. Ведь чем дольше я оставался в Англии, тем больше была вероятность, что на Фладьер-стрит узнают, что я из Солсбери направился совсем в другом направлении. А это могло быть весьма чревато для меня разными неприятностями.

Я боялся, что нас могут банально ограбить по дороге, а то и выбросить в море – в отличие от О‘Нила, МакКриди, судя по всему, не был лично знаком с контрабандистами. Но все прошло гладко, и неделю назад нас на шлюпке доставили на один из угрюмых каменистых пляжей недалеко от Этрета, под белыми меловыми утесами, так напомнившими мне Дувр. Мы пошли вверх по еле заметной тропе, а через час уже пришли в Этрета.

Должен сказать, что я всерьез опасался, что в нас распознают англичан, и мы окажемся где-нибудь в казенных апартаментах с решетками на окнах. Поэтому я перевоплотился в немецкого коммерсанта Иоганна Хабека из Мемеля, а МакКриди стал моим слугой-ирландцем. Увы, немецкого он не знал, так что распоряжения я отдавал на английском, специально коверкая слова и предложения. Отношение к нам было спесиво-пренебрежительным, мол, приехали тут зачем-то какие-то иностранцы, но деньги наши – а я предусмотрительно взял с собой в основном иоахимстальские талеры – брали без вопросов. Но мы все равно решили как можно скорее покинуть город – никогда не знаешь, вдруг они неожиданно решат проверить всех иностранцев, и тогда нам могло несдобровать.

К счастью, через два часа после нашего прихода в Руан уходил дилижанс, и мы купили на него билеты – я в отделении «для чистой публики», МакКриди – сзади, куда билеты были подешевле. Заночевал я по дороге в каком-то клоповнике, еще похлеще того, в Нью-Хейвене. Впрочем, МакКриди туда напрочь отказались пускать – мол, не нужны нам иностранцы – так что он расположился на ночь в дилижансе, зажатый между другими путешествующими, как селедка в бочке. Ко мне, одетому, как состоятельный коммерсант, вопросов не было, но проснулся я, весь искусанный клопами, комарами и блохами – МакКриди выглядел намного лучше.

На следующий день мы прибыли в Руан. Я расположился в гостинице «Ля-Куронн» на Старом рынке, где и была назначена встреча с тем самым таинственным русским, а МакКриди, как и положено слуге, ушел в комнаты над какой-то пивной на Блошиной площади, за угол от моей «короны». Конечно, Руан – красивый город, но мне было не до осмотра достопримечательностей. Зато оказалось, что хозяин заведения отбыл недавно в Париж и должен был вернуться не раньше чем через месяц, так что хозяйка дала мне понять, что была бы не прочь, если бы «мсье немец» скрасил ее одиночество. Что я и сделал.

Кухня в этом заведении была выше всяких похвал, но вчера я зачем-то решил попробовать устриц, привезенных сюда, кстати, из Этрета. И проснулся, когда меня начало всего выворачивать. Хозяйка же не только не проявила никакого участия, а еще и заорала истошным голосом:

– А ну вон отсюда! Мне теперь предстоит драить перину и обюссонский ковер, а то приедет муж и поймет, что у меня кто-то был. И служанке этого не поручишь, а то вмиг разболтает моему проклятому Жану.

– Пошли хотя бы за врачом…

– Ишь, размахнулся! Сам пошлешь, когда придет прислуга.

Я каким-то образом дополз до своего номера, в котором ни разу еще, если честно, не ночевал, и улегся на скрипучую кровать. Служанка приходила убираться уже после полудня – я в это время по просьбе хозяйки всегда был в номере, чтобы она ничего не заподозрила – и у меня возникла мысль, что я