– Ребенок здоров? И ваша матушка? – спрашиваю я.

– Да. У них все хорошо.

Я поражен тем, как невыразительно и безжизненно звучит ее голос. Наоми стряхивает воду с рук, переворачивает ведро и садится на него, как на табуретку.

– Еще один мальчик. Красивый… маленький… мальчик.

– Вы хотели сестру?

– Да. Не ради себя… Ради мамы. Но он… Он… – Наоми не договаривает, как будто сама не знает, что чувствует по этому поводу. Она начинает заново. – Мама хочет, чтобы я дала ему имя. А я не могу придумать ни одного имени, которое начиналось бы на «У». Мы уже все использовали.

Наоми поднимает взгляд на меня. Ее глаза полны усталости, а уголки губ печально опущены, и я не знаю, что сказать.

– Но вас же зовут… Наоми. Значит… можно выбрать другую букву.

– Меня собирались назвать Уилма, но перед тем, как я родилась, маме приснилась библейская Ноеминь. Она решила, что это знак, вот так и вышло, что я единственная в семье, чье имя не начинается на «У».

– Наоми мне нравится намного больше, чем Уилма, – тихо признаюсь я.

– Вот и мне. Благодарю тебя, Господи, за то, что послал маме видение. Может, ты и мне дашь знак? Чтобы я поняла, как мне быть.

То, как Наоми произносит эти слова, совсем не похоже на молитву, хотя ее взгляд и обращен к небу. Она явно устала. Я пытаюсь подобрать слова утешения, но в голову ничего не приходит.

– Я обнаружил Уэбба спящим в моей палатке. Он не хотел слушать, как ваша мама плачет.

У Наоми начинают дрожать губы и подбородок, и я тут же проклинаю свою глупость. Она опускает взгляд на свое запятнанное платье и делает глубокий вдох, чтобы взять себя в руки, прежде чем снова заговорить.

– Она и плакала-то всего минуту, когда уж очень больно стало. Совсем тихо плакала. Я не знаю человека сильнее нее. Ей даже моя помощь особенно не нужна была. Мама сама знала, что делать, от начала и до конца. Когда родился Уэбб, мне было слишком мало лет – двенадцать, но мама хотя бы рожала в своей постели в присутствии повитухи. Я надеялась, что миссис Колдуэлл придет помочь, но она слегла с хворью. Сейчас столько людей болеет.

– Джо Дугган, один из наемных работников мистера Гастингса, умер сегодня ночью. Вы слышали? – спрашиваю я, хотя мне и тяжело делиться такими новостями. Бедняги не стало почти мгновенно. Еще в полдень он был здоров.

– Это сколько у нас уже смертей?

– Пять.

– Господи!

– Эбботт говорит, завтра выдвигаемся, чтобы убраться подальше от холеры, если это она.

– О нет, – стонет Наоми. – Я так хотела, чтобы мама денек отлежалась.

– Сейчас главное – добраться до чистой воды. Все набирают ее в лужах и у самого берега.

– На ручей ходить тяжело. Грязь засасывает, как трясина. Сегодня вечером Уилл пошел наполнить ведра, а остался без ботинка.

– Знаю.

– Разве от болезни можно убежать? Если у нас уже есть заболевшие, есть ли смысл бежать?

– Больше ничего не остается, – отвечаю я.

Наоми кивает. Судя по ее виду, она сейчас не способна бежать быстрее черепахи. Слово «черепаха» невольно вызывает у меня улыбку.

– Кто-нибудь остался присмотреть за вашей мамой и малышом? – спрашиваю я, надеясь убедить ее пойти поспать. Скоро рассвет, а ей нужно отдохнуть.

– С ней Эбигейл. Малыш пососал молока, как и положено, и теперь они с мамой спят. Он такой милый, просто прелесть. Его будет легко полюбить. Мне кажется… я уже его люблю. – Наоми прижимает пальцы к губам, как будто пытается сдержать подступившие слезы. Справившись с собой, она выпрямляет спину.

– Вам бы тоже поспать. Вы слишком много на себя взвалили.

– Я не хочу спать. Еще рано. Сперва мне нужно придумать имя для брата. Ему нужно имя. Он этого заслуживает. Но я лучше соображаю в движении, так что мне нужно немного пройтись. Составите мне компанию?

Я издаю стон. Мы и так весь день идем, а ей все мало.

– Я не буду просить, чтобы вы снова меня поцеловали, – виновато добавляет она. – Обещаю.

Я протягиваю руку, чтобы помочь ей подняться.

– Пять минут. Мы походим пять минут. Вы устали. И я тоже.

Наоми вздыхает, но кивает, принимая мое условие.

– У вас есть еще какое-нибудь имя, Джон Лоури? – спрашивает она.

Я молчу в нерешительности. Она имеет в виду мое имя на языке пауни?

– Вы просто Джон Лоури? Среднего имени нет? – не сдается Наоми.

Может, виновата темнота и ее жалобный тон, но я вдруг рассказываю ей то, о чем никому и никогда не говорил:

– Мама звала меня Питку Асу.

– Скажите еще раз, – шепотом просит она, и я подчиняюсь. Она повторяет за мной незнакомые звуки, и у нее неплохо получается. – А что это значит?

– Две Ноги.

– А как будет «черепаха»? – поддразнивает меня Наоми.

– Ичас.

– Мне нравится. Но только это все равно не на «У», – вздыхает она.

Я улыбаюсь. Наоми устало сутулится, напоминая вянущий цветок.

– Его крик похож на вой волчонка. Это было первое, что пришло мне в голову, когда я его услышал, – замечаю я.

Она поднимает взгляд, всматриваясь в меня в темноте:

– Мою прабабушку звали Ульф[4]. Джейн Ульф.

– Ульф Мэй, – на пробу произношу я.

– Ульф Мэй, – бормочет Наоми, кивая. – Мне нравится. Видит Бог, ему нужно сильное имя.

– И начинается на «У», – подвожу итог я.

Она тихо смеется, и от этого радостного звука мое сердце начинает биться чаще.

– Идите спать, Наоми.

Ее имя оставляет сладкое послевкусие на языке. Я знаю, что раскрыл ей то, что хотел сохранить в тайне.

– Пожалуй, так и сделаю, Джон. Спасибо, что помогли. Однажды мой брат захочет узнать, как получил это имя. Тогда я расскажу ему о вас и об этом путешествии. – Она вздыхает и слабо улыбается. – Ульф Мэй. Волчонок. Хорошее имя.

Голос Наоми звучит умиротворенно. От ее слов мое сердце переполняют чувства. Я скрещиваю руки на груди, чтобы ненароком не коснуться Наоми, желая утешить ее еще больше.

На этот раз я не желаю ей спокойной ночи. Усилием воли я заставляю себя уйти. Мне хочется быть рядом с ней. Я забираюсь в палатку, где всего час назад обнаружил Уэбба, но не остаюсь там. Вместо этого я снимаю рубашку, беру немного воды из бочки Эбботта и принимаюсь тереть кожу мылом, пытаясь смыть с себя мысли о Наоми Мэй. Когда мы доберемся до Форт-Кирни, мне придется вернуться в Миссури, а она продолжит путь в Калифорнию. Я больше никогда ее не увижу, и эта мысль жжет изнутри, как голод, и терзает меня до утра.