У дома Тамары Зинчуков остановился, оглядел меня, поправил воротник и ударил в плечо:

– Не бзди, Мишка, прорвемся! Только папку Тамаркиного слушай, говорят, что он в доме хозяин.

– Опять сорока на хвосте принесла? – спросил я.

– А может и сорока, – пожал плечами Зинчуков. – Но ты это… не урони честь мундира.

– Вовсе не думал, – помотал я головой. – Буду держаться до последнего, а потом ещё столько же.

– Вот это правильно. С Новым годом, Мишка-Сенька-Борька, – Зинчуков протянул руку.

– С наступающим, – я ответил на рукопожатие и сказал. – Нафаню там не сильно тирань.

– Его затиранишь, пожалуй, – хмыкнул Зинчуков. – Нет, я лучше сейчас поеду, как и хотел – на Дворцовую площадь. Чего мне одному с котом справлять?

– Тогда удачи и хорошей встречи.

– Давай, до завтра!

– До завтра! – кивнул я в ответ.

Я достал из машины торт «Наполеон» и небольшой праздничный набор в холщовой сумке – бутылку шампанского, мандарины, пакетик разных шоколадных конфет. Да, пришлось раскулачить буржуя Зинчукова, это было всё его. Но я обещал отдать всё в самое ближайшее время.

Зинчуков сел в машину и стартовал с места. Я же двинулся в сторону нужного подъезда. Эх, благословенное время – никаких домофонов на дверях. Заходишь и поднимаешься на нужный этаж. Я поднялся на второй, позвонил в звонок.

Через несколько секунд дверь мне открыла Тамара. Она была одета в синее платье ниже колен, на шее шарфик из елочного дождика, а на кудряшках блестящая корона из фольги и вкраплений цветной бумаги.

– Ого, да ты принцесса? – я широко улыбнулся. – Привет! С Наступающим!

– Идем-идем-идем, – Тамара схватила меня за руку и потянула в квартиру. – Ты как всегда вовремя. У нас почти всё готово.

– Точность – вежливость королей и долг всех добрых людей, – процитировал я французского короля Людовика шестнадцатого.

– О как, ты ещё и цитатами общаться можешь? – хмыкнула Тамара.

– Ага, как-никак в университете обучаюсь, успел у однокурсников нахвататься, – подколол я в ответ. – Правда, не все такими умеют оперировать, некоторые про бантики и прически всё больше рассказывают.

– Ай, уел так уел, – Тамара шутливо ударила меня по плечу.

– Ой, аккуратнее, а то ведь рука не удержит и обороню торт, – испуганно отшатнулся я.

– Да уж, чтобы ты торт уронил, нужно шпалой с размаха бить. Давай, я подержу.

Я разделся, повесил пальто на крючок, а шапку повесил сверху. Надел предложенные тапки, после чего меня повели не туда, где вкусно пахло, а в комнату. Я вошел и невольно застыл на месте.

Ох, как же лихо на меня нахлынули воспоминания…

Ведь когда-то и у нас была подобная комната. Да, вот так же вот на тумбочке стоял телевизор, на его накрытой салфеткой верхней плоскости чернела рогатая плюха антенны. Внутри тумбочки виднелись сложенные стопкой газеты и шахматная доска. И ёлка полтора метра высотой в другом углу также празднично переливалась. Внизу ёлки была положена вата и стояли фигурки деда Мороза и Снегурки.

И линолеум на полу был похож, такой же коричневато-ромбовидный. Мощная батарея притулилась под окном, на котором стояли разнообразные горшки с растениями. Шторы и занавеси были чуть приоткрыты, словно для того, чтобы была возможность открыть форточку, если вдруг гостям станет жарко.

На стене гобелен с красивым горделивым оленем, чьи пышные рога притягивали взгляд. На заднем фоне шла его самка с олененком по колено в воде. Я помнил из детства похожий гобелен. Помнил, как засыпал и придумывал сказки и истории про гордого оленя и его семью. Олень в четырехугольнике света уличного фонаря всегда сопровождал мой отход ко сну.

Под гобеленом, на накрытом пледом диване сидел мужчина лет сорока пяти в рубашке с открытым воротом. Мужчина походил на тех, кому не очень комфортно носить рубашки, так как он то и дело поправлял накрахмаленный ворот. По виду он напоминал соседа дядю Васю, который обладает золотыми руками и способен починить не только детский велосипед, но и перебрать на коленке карбюратор от забарахлившей машины. Чисто выбритый подбородок, легкие залысины на голове и начинающее намечаться пузико. По виду он чем-то напоминал подстриженного Смоктуновского в возрасте.

Перед мужчиной стоял стол с пустыми тарелками. Глубокие тарелки с винегретом, оливье, тушеной картошкой с мясом и жареными куриными голенями находились в центре. Рядом притулилась длинная селедница с кусочками селедки, накрытыми кружочками лука. В отдельной тарелке лежали мандарины с яблоками.

Бутылка с шампанским, три бутылки с лимонадом «Буратино» и банка с томатным соком завершали украшение праздничного стола. Да, это явно было не всё, часть угощения находилась за стенкой, откуда слышался звон посуды и негромкое бормотание радиоточки.

– Здравствуйте, – я кивнул сидящему мужчине и протянул ему раскрытую ладонь. – Я Михаил Орлов, однокурсник вашей дочери.

– Добрый вечер, Михаил Орлов, однокурсник моей дочери, – с легкой улыбкой мужчина привстал и пожал мне руку. – Меня зовут Петр Александрович. Рад знакомству. А то Тамара столько о тебе рассказывала, а вот познакомиться всё как-то не удавалось.

Рукопожатие у него было твердое, мужское. Не с тем желанием пережать и победить, а именно потому, что так привык.

– Надеюсь, что Тамара только хорошее обо мне говорила, а то я уже начинаю вспоминать – когда что-нибудь сделал не так, – улыбнулся я в ответ.

– Ой, да ладно тебе. Папа, оставляю пока Мишу тебе на съедение, а сама пойду помогу маме. Мы скоро, без нас не начинайте.

– Давай-давай, – кивнул отец Тамаре и показал мне на стул напротив. – Прошу к столу. Поглотаем слюни вместе, пока девчонки не дадут отмашку.

Тамара улыбнулась и упорхнула в сторону кухни. Там послышались женские голоса. Петр Александрович оглянулся на дверь, а потом придвинулся ближе к столу:

– Миш, я знаю, что ты был в том самолёте, который пытались угнать однокурсники. Скажи… ты был с ними заодно?

Глава 8

Этот вопрос не был для меня неожиданностью. Да, совсем недавно по университету прогремел тот незабвенный полёт, в котором участвовали четверо моих однокурсников. Двое из них остались в живых, двое других умерли. Один на месте, от выстрела в голову их главного куратора Дмитрия Вишневского, а второй в больнице. Третий после суда ушел на добрых десять лет, а