Шрифт:
Закладка:
Перейдя улицу, я зашагал по Комсомольской. Каждая газета помечена карандашом – номер дома, номер квартиры. Не ошибешься.
Зайдя в подъезд, я рассовал в звякающие почтовые ящики свеженькие номера «Красного знамени» и «Тихоокеанского комсомольца», разбавив краевую прессу «Сельской жизнью» да «Известиями».
Квартиру на первом этаже неожиданно покинула Аня Званцева. В шубейке из искрящейся синтетики и в белой вязаной шапочке, она нетерпеливо запритоптывала:
– Да я скоро, мам! Только туда и обратно!
Дверь хлопнула, и девушка ссыпалась по ступеням, едва не сшибив меня.
– О, привет! – обрадовалась она. – А ты чего делаешь? Газеты разносишь?
– Матери помогаю, – солидно ответил я. – Понавыписывают, понавыписывают… А нам таскай!
Захохотав, Аня дружески шлепнула меня по плечу рукой в узорчатой варежке, и ускакала. Улыбаясь, я повертел «Красную звезду». Эту – в четырнадцатую…
Неожиданно моим вниманием завладел снимок на первой полосе. Черно-белая фотография изображала Ахмад-Шаха Масуда, афганского «душмана» по прозвищу «Панджшерский лев». Я помнил его чернобородый образ по «масудовке» – берету-паколю.
Сердце заколотилось отбойно, а рука судорожно смяла газетный лист. Это было совершенно невозможно! Чтоб советские журналисты писали о моджахедах?! Мысленно отмахиваясь от стаи надуманных версий, я вчитался:
«Когда в результате сентябрьского переворота, к власти в Афганистане пришел Хафизулла Амин, он убил не только своего предшественника Тараки, но и раскрутил кровавое колесо репрессий против десятков тысяч человек. Амин не щадил никого – ни бывших соратников по фракции «Хальк», ни конкурентов из «Парчама», ни мулл, ни сторонников прежнего режима.
Массовый террор, развязанный лидерами НДПА после так называемой Апрельской революции, достиг при Амине чудовищных масштабов. И афганцы не стали терпеть, выступив на защиту своей веры и своей жизни. И та гражданская война, которая шла в Афганистане с 1975 года, начавшись из-за диктатора Дауд-хана, разгорелась с новой силой. Отряды повстанцев-таджиков на севере страны возглавил Ахмад-Шах Масуд.
Спокойный, рассудительный, и в то же время храбрый человек, талантливый командир, Масуд уверенно заявляет: «Хотя бы не мешайте, и через полгода в Афганистане наступит покой!»
Медленными, плавными движениями ладони я разгладил газету и аккуратно засунул в щель ящика с намалеванными цифрами «14».
Печатать такие материалы… М-да. Не помню, что писали в «прошлой жизни», но восхвалять «душманов»… Нет, исключено. Абсолютно! Значит…
«Значит, полковнику хотя бы что-то удалось…»
Спохватившись, я нарыскал газету «Правда». На первой полосе ничего… На второй… Ага! На полстраницы – хлесткая статья «Афганская контра». Я вчитался, скользя глазами по строчкам, выхватывая главное. Автор сдержанно, но безжалостно громил деятелей из НДПА, сравнивая их с меньшевиками, «страшно далекими от народа», раз уж сами трудящиеся поднялись на борьбу с самозваными «вождями».
«Так вот ты какая, «партийная линия»…»
Оставшиеся газеты я разносил чисто механически, не зная толком, настало ли время радоваться или лучше погодить. Ясно, что «шурави» уже точно не выступят на стороне «меньшевиков», но угроза войны, хоть и поблекла, все еще довлела.
«Но кто-то же дал отмашку газетчикам! – скакали мысли, как пульс у сердечника. – И штампик «Печать разрешается» Главлит тиснул-таки!»
А главред «Правды» – человек архиосторожный. Да все они таковы, редакторы, что в «органе ЦК КПСС», что в какой-нибудь «Нью-Йорк таймс»! Только хозяева у них разные.
«Ладно, – вздохнул я, – будем ждать последних известий и надеяться на позитив».
Смутно было на душе. Мне очень хотелось радоваться великой перемене, но боязнь ошибиться осаживала эмоции.
Я бросил в ящик последнюю газету, и только сейчас заметил, какая глубокая, непроницаемая тишина разлеглась по улочкам поселка.
Плавно чертя зигзаги, опали снежинки, укалывая лицо секундной стужей. Дали тут же расплылись, прячась за мельтешеньем снегопада. Хлопья-перышки опускались отвесно, как фигурки в «Тетрис».
Я подставил ладонь. Слипшиеся ледяные звездочки таяли, дрожа росистыми каплями. Бережно, чтобы не уронить небесную влагу, я поднес пальцы к лицу, и отер щеку.
«Все будет хорошо?»
Воскресенье, 4 ноября. День
Уссурийск, улица Некрасова
– Победителю олимпиады по математике среди школьников Октябрьского района Даниилу Скопину, ученику восьмого класса Липовецкой средней школы, вручается диплом 1-й степени!
Под жидкие хлопки я вышел к столу, храня на лице утомленный вид. Пузатый и пухлощекий начальник РОНО со смешным венчиком седых кучерей вокруг блестящей лысины, вяло пожал мне руку, и одарил разрисованной картонкой.
Если честно, то я был и рад, и горд. Получилось же! Всегда хотел сразиться на ристалище с такими же, как я, юношами бледными, погрязшими в математических премудростях. Но трусость и здесь меня настигла!
Я боялся проиграть – и понять про себя нечто ужасное. Что «матанщик» из меня никакущий, что въезд в страну Аль-Джебр для Дани Скопина закрыт… А вот фигушки вам!
Благодушествуя, спустился в фойе, и скучающая гардеробщица протянула мою кожанку – шапку и шарф я запихал в портфель.
Матбой вышел знатный, хотя и скучноватый. Особенно запомнилась вчерашняя задача, третья по счету. Хоть какая-то пища для ума…
«На гранях кубика проставлены шесть различных чисел от 6 до 11. Кубик бросили два раза. В первый раз сумма чисел на четырех боковых гранях оказалась равна 36. Во второй – 33. Спрашивается: какое число написано на грани, противоположной той, где обозначена цифра 10?»7
Намотав шарф на шею и нахлобучив лыжную шапку, я валко пошагал к дверям, суя конечности в рукава. Портфель мне сильно мешал, но я догадался-таки поставить его на широчайший подоконник, оккупированный горшками с чахлой геранью.
А за стеклом, тронутым кружевом инея, белел и рыжел снег, утоптанный да наезженный. Черные деревья раскидывались недвижимо, словно боясь обронить снеговые шапки, белеющие в развилках.
По Некрасова шуровали грузовики и легковушки, на их подвижном фоне брели зябнущие пешеходы, а сверху нависал серый небосвод, однотонный и непроницаемый для взгляда. Зима.
Хотя… В Приморье всё не как у людей. Помню, в декабре гроза случилась. Гром гремит, молнии сверкают, дождина льет… А потом ударил мороз, и деревья, окованные льдом, согнулись дугами, роняя ломкие сучья…
Вот, прояснится за ночь, и завтра сугробы таять начнут. Народ, костеря небесную канцелярию, будет плюхать по снежной жиже, а им опять минус – и хрусткий каток.
«Надо Ивану Палычу позвонить, – перебежала ассоциации расторопная мысль, – «Телефон-телеграф» не так уж и далеко… В Москве… м-м… Девятый час. Нормально…»
Подхватив портфель, я шагнул в стылый тамбур. Потоптался, и вернулся в фойе. А зачем далеко ходить?
