– Нет, придется переходить здесь! – прокричал он в ответ, поднимаясь в полный рост на скользкой скале.

Я отползла от края на четвереньках, и мы направились вниз по течению, пока берег не спустился к воде. В середине река была темно-зеленая и усеянная камнями, которые высовывали носы, чтобы подышать. Вода бурлила вокруг них, закручивая вихри и водовороты. Ближе к берегу течение тащило пучки водорослей, и казалось, будто это длинноволосые женщины плывут под водой, никогда не выныривая на поверхность. Отец нашел под деревьями большую ветку, отломил от нее кусок и как мог далеко зашвырнул его в реку; пару секунд мы могли наблюдать, как он несется вниз, танцует между камнями и исчезает.

– Нужно было научить меня плавать, – сказала я.

Отец снял с себя все, кроме трусов, затем снова надел ботинки и велел мне сделать так же. Он присел передо мной на корточки, посмотрел прямо в глаза и заставил пообещать, что я буду сидеть на месте и никуда не уйду – так, чтобы он все время мог меня видеть. Это был единственный намек на историю с рыбой. С тех пор отец вел себя как ни в чем не бывало, так что я стала сомневаться в реальности того случая.

Отец запихнул всю нашу одежду в рюкзак и крепко прижал его к груди. Он вошел в воду, не обращая внимания на холод; лишь слегка вздрогнул, когда вода поднялась выше бедер. Время от времени он оглядывался, чтобы убедиться, что я сижу там, где он меня оставил. Я положила голову на колени и наблюдала. Вода дошла ему до груди, и он поднял рюкзак над головой, осторожно ступая по каменистому дну. Он шел пошатываясь, да еще ему пришлось задрать голову, потому что вода достигла подбородка. Он продвигался вперед, пока над водой не показалась его грудь, затем добрался до берега и бросил рюкзак на каменистый край. Затем вернулся ко мне и проделал то же самое с моим рюкзаком в руках. Когда отец во второй раз оказался на моей стороне, он взял толстую ветку и, держа ее горизонтально, привязал меня к ней, обмотав веревку вокруг моей талии и запястий. Сам встал сбоку от меня; мы держались за ветку как за поручень на ярмарочной карусели.

Я сказала себе, что мы вернемся домой, если сможем переправиться на ту сторону.

Бок о бок мы вошли в воду.

– Когда станет слишком глубоко и ты перестанешь чувствовать дно, продолжай держаться за ветку, а ноги вытяни. Помни, я рядом. Все будет хорошо, – сказал отец.

Звучало так, как будто он успокаивал не только меня, но и себя. Женщины-водоросли противно хватали меня за щиколотки. Мы двигались в неизвестность, и вместе с ними под водой могло оказаться что угодно. Вода была холоднее, чем вчера, – возможно, по сравнению с жуткой жарой или из-за скорости течения. И шумела вода сильнее. Когда водоросли остались позади, под ногами заскрежетали камни, а шевелящееся дно пыталось подставить мне подножку и опрокинуть.

– Вот молодец. Тихонечко, аккуратно. Мы уже почти дошли, – говорил отец, и я хотела ему верить.

Дюйм за дюймом входили мы в ледяную воду; у меня замерзли коленки, тысячи пчел жалили мои бедра, и холодная глубокая боль вспыхнула у меня между ног, пока я на цыпочках заходила по пояс, а затем по грудь. Для реки мы были двумя валунами: поток накатывал на нас, раздваивался и соединялся вновь.

На середине реки грохот несущейся клокочущей воды был невыносимым. Отец крикнул: «Держись ближе! Ближе ко мне!» – и что-то еще, но вода подхватила остальные слова и выплюнула их гораздо дальше по течению. Носками ботинок я еще дотягивалась до дна, но река была сильнее – она схватила меня за ноги и рванула их. Я не просто не смогла вытянуть ноги, как учил отец: их трясло и мотало, словно у тряпичной куклы. Я так крепко схватилась за ветку, что костяшки пальцев побелели. Но я лишилась всякой опоры, и палка метнулась мне в лицо, или же это я нырнула лицом вниз. Вода заполнила мне рот и горло. Я чувствовала ее у себя в носу, грязную и жесткую. Я попыталась крикнуть, позвать отца, но только еще больше захлебнулась. Я судорожно била ногами. Глаза у отца были широко открыты, он шевелил губами, но я уже ушла под воду, когда он прокричал мне, чтобы я держалась.

Течение развернуло меня ногами вперед. Руки по-прежнему были привязаны к ветке. Волосы превратились в водоросли; потемневшие пряди, увлекаемые потоком, хлестали меня по лицу. Я погружалась глубже, и отец отпустил свой конец ветки. На одно мгновение ему удалось обхватить меня за талию, но я выскользнула и осталась один на один с разъяренной рекой. Она держала меня и играла со мной, вертела снова и снова, несла мимо скал так быстро, что время замедлилось и под водой стало очень тихо. Я видела под собой водовороты, когда неугомонная вода перебирала на дне камешки, и каждый раз, когда они приподнимались, вместе с ними поднималось облачко ила. Я танцевала с камнями, вода подхватывала и отпускала меня, я стала водой, я текла вместе с ней.

Издалека донесся слабый голос отца: «Пегги! Пунцель!»

Я открыла глаза и увидела, что ревущий поток мотает меня между камнями. Болела рука, привязанная к ветке. Отец снова держал меня за талию, пытаясь ослабить веревку. Вода все еще не отпускала, тянула меня за голову. Отец перестал сражаться с узлами и вместе с веткой перенес меня на берег, уложил на спину с раскинутыми руками; я повернула голову, кашляя и отплевываясь.

– Черт, черт. Пегги!

Ногти у него были обгрызены до самого мяса, и ему никак не удавалось справиться с узлами, которые от воды стали еще туже. Наконец он ослабил их, перевернул меня на бок и похлопал по спине. Потом приподнял меня – я повисла на его руках – и прижал к себе.

– Господи, прости, прости меня. Где больно? Здесь? – Он убрал волосы с моего лица. – Здесь больно?

Когда я поняла, что лежу на берегу и все еще жива, к горлу подступили рыдания. Не понимая, в чем дело, отец начал меня ощупывать, сгибать колени, локти и пальцы. Одно колено было поцарапано, из него текла водянистая кровь. Другое уже вспухло и меняло цвет. Запястья натерло веревкой и веткой. Убедившись, что повреждения поверхностные, отец открыл мне рот и осмотрел зубы.

– Рискну предположить – лет восемь, – сказал