когда эту должность заняла Тамара Михайловна, ситуация начала меняться. И дело даже не в ней, дело в том, что ситуация в стране стала другой. Все чаще у нас появлялись дети, чье физическое здоровье не нуждалось в поддержке. Но у них были какие-то другие сложности. Кто-то не мог освоить программу средней школы, а родителям хотелось, чтобы их чадо получило бы аттестат не коррекционной, а обычной школы. Другие родители были вынуждены по служебной надобности уехать в другой город, а ребенка было оставить не с кем или никто не хотел брать на себя такую ответственность.

– Хотите сказать, что у вас стали появляться дети, которым по показаниям тут нечего было делать?

– Дело в том, что и сами показания стали потихоньку меняться. Мы все меньше занимались проблемами, связанными со здоровьем детей, а все чаще получали истеричных, злобных, склонных к суициду или, наоборот, с садистскими наклонностями детей.

– То есть у вас тут стало что-то вроде исправительного учреждения?

– Да, но только с очень мягким режимом и присмотром сотрудника, который в любое время дня и ночи мог снять острый истерический припадок у ребенка.

– Наверное, ваша директриса получала за это определенную благодарность от родителей?

– Не буду это утверждать, потому что лично ни разу не наблюдал факт передачи такого вознаграждения, но каменный двухэтажный дом и новый гараж сами собой не построятся. И на зарплату педагога или даже директора тоже.

– Значит, ваша директриса принимала под свое крыло проблемных детей, а вам приходилось это каким-то образом расхлебывать?

– Те, кто был не согласен с новой политикой нашей школы, постепенно ушли в другие учебные заведения. Из прежних сотрудников остался один я.

– И почему вы остались?

– А мне неожиданно понравилось работать с трудными детьми. Я заметил, что очень часто их проблемы проистекали из собственной неуверенности. В родных семьях к ним предъявляли зачастую слишком завышенные требования. А дети в силу каких-то причин «не тянули», что вызывало еще большее раздражение родителей. Они начинали срывать свою досаду на том, кто был доступней всего и кого они считали виновником этого раздражения.

– На самом ребенке.

– Совершенно верно. И постепенно дети в ответ на родительскую агрессию тоже озлоблялись, в душе у них происходила трансформация, из просто недалеких они превращались в злобных или замкнутых зверьков, неспособных, как считали их учителя, к полноценному обучению.

– А что же делали вы?

– Наверное, окажись я в обычной школе, тоже ничего не смог бы поделать. Ведь сколько я мог наблюдать там того или иного ученика? Только во время уроков, иногда на перемене. Потом ребенок уходит к себе домой, и больше я его до следующих занятий не вижу, а значит, не понимаю, что там за пределами школы в его жизни происходит. А тут все ссоры, конфликты или даже простые поведенческие реакции детей постоянно находились у меня перед глазами. Любой бы сумел разобраться, что тревожит того или иного ребенка.

– Не скромничайте, думаю, что это доступно далеко не всем.

– Тут главное, чтобы ребенок осознал простую вещь: его никто и ни к чему не принуждает, никаких подвигов и свершений от него не ждут, а надеются, что он сумеет найти свое место в жизни, помогут ему в этом. Очень сильно помог ручной труд. Все эти выпиливания лобзиком, работа сначала с ручным инструментом, а потом и работа на станках помогала детям выплескивать свое раздражение. Простой пример: если вы на кого-то злы, совсем не нужно бить того человека в лоб. Вполне достаточно вколотить пару-тройку гвоздей в деревяшку, и вас уже отпускает. А дальше вы увлекаетесь процессом и колотите уже не со злостью, а со знанием дела, попадая точно туда, куда хотите попасть, и при этом испытываете удовлетворение от своего все возрастающего мастерства. Конечно, большинство родителей наших подопечных даже не рассматривали такую модель развития будущего, в котором их дети становились бы плотниками или токарями. Но мы и не являемся профессиональным лицеем, мы лишь использовали методику ручного труда для вывода детей из их состояния депрессии и озлобленности на весь мир. Они начинали понимать, что чего-то да стоят, и постепенно они становились другими. Я доступно вам изложил?

– Более чем! За такой подробный экскурс в историю вашего учебного заведения огромное вам спасибо. Но все-таки, что же случилось с Полиной?

– Полина – это отдельный случай.

– Почему?

– У нас ведь тут не тюрьма, есть дети и с куда более сложными ситуациями, но их родители все же навещают. А если не могут, то хотя бы звонят, пишут, интересуются ими! А Полина была совсем как сирота! Никому не нужная, никем не опекаемая. Нам всем было ее очень жаль. Как могли, мы старались ее утешить. И мы, учителя, и дети. У нее появилось много друзей, но все это, понимаете ли, было не то. Настоящую родительскую любовь не способен заменить ни самый лучший на свете друг, ни самый внимательный педагог.

– И так было оба раза?

– Простите, я не понял вашего вопроса.

– Ну, Полина оказывалась в вашем заведении целых два раза. Первый раз ее привезли к вам еще совсем малышкой, она только-только пошла в первый класс.

– Нет, это невозможно.

– Как же так? Тогда она проучилась у вас четыре года, вплоть до окончания начальной школы.

– Повторяю вам, этого не могло быть. У нас нет детей младше двенадцати лет.

– Как это нет?

– Можете сами в этом убедиться. Ни одного ребенка младшего школьного возраста у нас в школе-интернате нет.

– Но это сейчас их нет. А несколько лет назад…

– С тех пор как я начал работать в этом месте, а было это больше двадцати лет назад, ни одного малыша тут не было. Наше заведение всегда специализировалось на детях подросткового возраста.

– Вы уверены?

– Молодой человек, я стар, но еще не впал в маразм. Конечно, если бы Полина училась у нас с первого по четвертый класс, я бы это запомнил. Но у нас даже нет соответствующих учителей. Кто стал бы ею заниматься? Директриса? Лично сама учила бы Полину читать, писать и считать? В принципе, такое возможно, но повторяю, не у нас в школе.

– А почему именно Тамара Михайловна должна была заниматься девочкой?

– Ну как же… Она же ее племянница.

– Чья племянница?

– Полина – это дочь родного брата нашей уважаемой Тамары Михайловны. Когда Полина только поступила к нам, директриса сразу дала понять, что девочка будет находиться на особом счету, но никаких поблажек ей делать не нужно. И про ее родство с директрисой