and Rickli 2019); лиминальная война (Kilcullen 2020); асимметричные убийства (Renic 2020); информация на войне (Seib 2021); военный ИИ (Johnson 2021); варбот (Payne 2021); викарная война (Waldman 2021); война идентичности (Jacobsen 2021); и, благодаря Агентству перспективных исследовательских проектов Министерства обороны США, мозаичная война.

Многие из этих моделей войны и военных действий имеют общий корень в том, что они пытаются объяснить или разработать, как справиться с ощущаемым крахом бинарных категорий войны/мира, комбатанта/гражданского, внутреннего/внешнего. В этом отношении они стремятся объяснить войну как "пространство деятельности, которое этически неоднозначно, с неопределенными контурами" и "сложной внутренней структурой" (Fuller and Goffey 2012, p. 11). В отличие от тотальной войны, эти войны редко бывают войнами государства с государством, а чаще всего носят нерегулярный характер и ведутся по доверенности. Силы войны тянутся через морские и торговые пути (Khalili 2020) на Ближний Восток и иногда выливаются в террористические атаки в мегаполисах Европы и США. В то же время логистика войны прослеживается через периферийные регионы в Сомали, на Ближнем Востоке, в Сахеле, на Филиппинах и в других местах. Противники находятся за границей, но и внутренние угрозы возникают благодаря связям, которые люди устанавливают в Интернете. В войнах используются технологии, разработанные для обычных боев, и в то же время импровизированные, иногда созданные по проектам, предоставленным иностранными державами, и в то же время изготовленные из коммерчески доступных продуктов (Cronin 2020).

Распространение книг, пытающихся объяснить, как развивалась война после 11 сентября, показательно в нескольких отношениях. Клаузевицкие ученые, например, утверждают, что кустарное производство книг об изменении характера войны объясняется фундаментальным непониманием ее природы. Они утверждают, что бинарные категории войны и мира, комбатанта и гражданского лица, внутри и вне государства не распались друг на друга (Stoker and Whiteside 2020). Напротив, модные ярлыки, которые доминируют в современном мышлении о войне - гибридная, серая или лиминальная война - фокусируются на том, как ведется война, тогда как следовало бы сосредоточиться на политических целях, ради которых она ведется. Аналитики слишком сосредоточены на том, насколько масштабна война или какое оружие используется. Вместо этого они должны думать о том, почему государства вступают в войну и ради чего она ведется.

Фокус на том, как ведутся войны, неизбежно приводит к ситуации, в которой "тактическое становится политическим, в результате чего смысл войны становится самой войной" (Stoker 2019). Если война становится самоцелью, то неудивительно, что она вечна. Она вечна, потому что аналитики не понимают, что нужно сделать, чтобы определить политическую цель, а затем разработать, как согласовать использование военной силы для ее достижения. Это происходит потому, что они не понимают и не заинтересованы в определении политической цели войны и, следовательно, не могут сказать, как выглядит победа. Таким образом, для клаузевицев анализ ограниченной войны, в котором не взвешиваются затраты и выгоды по отношению к преследуемой политической цели, ведет лишь к политической и военной несогласованности.

По мнению теоретика-стратега Дональда Стокера, траектория развития мышления в области ограниченной войны имеет долгую историю, которая берет начало в первые годы холодной войны и продолжает формировать анализ после 11 сентября. В связи с возможностью обмена ядерными ударами между Соединенными Штатами и Советским Союзом, работы ключевых американских теоретиков-стратегов, таких как Бернард Броуди, Роберт Осгуд и Томас Шеллинг, были направлены на сдерживание конфликта в попытке предотвратить эскалацию войны до уровня атомного холокоста. Эти мыслители предпочитали строить свой подход к ограниченной войне с учетом возможности уничтожения человечества, чтобы малые войны не переросли в большие. При таком рассмотрении важно было ограничить политическую цель войны, чтобы избежать конфронтации. Вместо этого война была актом сигнализации, когда у воюющих сторон были общие интересы, по которым они пытались договориться о приемлемых результатах войны (Stoker 2019), чтобы предотвратить эскалацию.

Возникает вопрос, почему западные лидеры не смогли принять военные стратегии, которые привели бы к достижению политической цели войны. Одна из причин этого заключается в том, что политические лидеры не смогли должным образом определить соответствующие цели войн, которые они решили вести. Вместо этого, изолированные от реальности своих решений плохой стратегической теорией, повторяемой учеными и внешнеполитическим истеблишментом, они хеджируют и надеются избежать информирования общественности о том, почему военная сила используется именно так, как она используется. В результате происходит ненужная трата ресурсов и бессмысленная гибель мирных жителей и солдат. Это означает, что "у западных демократий есть глубокая проблема: их политические и военные лидеры слишком часто не понимают, как думать о ведении войн, и поэтому не ведут их эффективно" (Стокер, 2019). Еще хуже то, что они не справляются с этой задачей, по крайней мере, со времен Корейской войны.

Как отмечает ряд комментаторов в связи с разработкой британской стратегии, неспособность мыслить стратегически характерна не только для Соединенных Штатов, но, похоже, является эндемической. Так, например, профессор Хью Страхан пишет, что "стратегическая теория не смогла предоставить инструменты, с помощью которых можно было бы изучить конфликты, которые сейчас ведутся" (Strachan 2008, p. 51). В то же время размышления о политических целях, а не о военных средствах, ускользнули и от британской военно-политической элиты. Поэтому профессора Пол Корниш и Эндрю Дорман возвращаются к первым принципам, пытаясь объяснить взаимосвязь между политикой и военной стратегией в связи с неспособностью правительства Блэра соотнести средства и цели (Cornish and Dorman 2009). Патрик Портер идет дальше и на сайте отмечает, что Британия не смогла "разработать стратегию, которая отражала бы не только ее устремления, но и ее реальные интересы и возможности", объясняя это "интеллектуальным вакуумом в сердце британского государственного устройства" (Porter 2010, p. 6).

После поражений в Ираке и Афганистане это вызвало призывы к улучшению разработки стратегий, хотя различные части военно-политического истеблишмента пытались отвести от себя вину (Ford 2021). Здесь основное внимание уделяется написанию исторического повествования, объясняющего неудачи плохим финансированием или ударом в спину. Это привело некоторых к выводу, что определенная интерпретация стратегического беспорядка, которым стали Ирак и Афганистан, сформировалась в нарратив апологета. Утверждение состоит в том, что политики и государственные служащие не справлялись с работой по достижению победы в войне (Dixon 2019).

Однако в каждом из этих случаев преобладающей реакцией ученых была попытка укрепить клаузевицкую модель и напомнить практикам, что они позволили себе сползти к некачественному мышлению. При этом не ставится под сомнение возможность того, что теория не объясняет практику. Вместо этого, когда политики и вооруженные силы не достигают своих целей, их критикуют за то, что они не соответствуют идеалу. Эта критика еще более удивительна, если учесть, сколько