Шрифт:
Закладка:
Дождавшись момента, когда Кацебо с ассистентом Петром Дроновым пойдут заниматься «процедурами» и оставят его наедине, он набросился на старенькую тетрадку. Она начиналась с конкретной даты: 12 апреля 1902 года.
«С господином Гедином мне никак не удается встретиться. Это просто рок какой-то: стоит нам только прийти в населенный пункт, где он должен находиться, как мы узнаем, что Гедин со своими немногочисленными помощниками уже несколько дней назад ушел в пустыню. Лично меня пески уже одолели. Нет сил неделями болтаться по пустыне, то и дело попадая в песчаные бури. Что-то их чересчур много для апреля. Наши сопровождающие из местных только поражаются таким природным метаморфозам и во всем пытаются винить нас – «заморских дьяволов». Рассказывают, что Гедин платит хорошие деньги своим проводникам, и они с большим рвением идут к нему в провожатые. Для них он ставит предельно понятную задачу – раскопать в пустыне что-нибудь интересное. Выдает им по одной лопате на брата, снабжает продуктами и отпускает в пески. Дня через два-три кто-нибудь из добровольцев возвращается. Иногда приносят что-то необычное, но бывает, что возвращаются пустыми. Гедин просит нанести на карту маршрут их пути, со всеми запоминающимися ориентирами – высохшее дерево, заброшенный колодец, большой камень причудливой формы. Именно таким образом он нашел заброшенный Лоулань. Его нерадивый помощник из местных вернулся в лагерь без лопаты. Гедин осерчал и отправил его за лопатой, наказав, чтобы он к вечеру обязательно вернулся. Но, спустя несколько часов, началась сильнейшая буря, и бедняга заплутал в песках. Вернулся он не к вечеру, а к концу следующего дня, когда Гедин уже собирал добровольцев на его поиски. А не только с лопатой, а с целым мешком находок. Рассказал, что сбился с пути и во время бури, накрывшись с головой своим халатом, пролежал несколько часов под деревом, а когда буря улеглась, то откопался и глазам не поверил – прямо перед ним лежали древние кувшины, плошки, валялись сломанные инструменты – мотыги и прочие железяки. Казалось, что хозяин разложил их на своем участке и скоро придет, чтобы забрать. Только вот незадача – предметам этим было лет по восемьсот, следовательно, хозяину столько же. Проводник рассказал Гедину, какой ужас на него напал при виде всего этого. Он даже не стал ничего раскапывать, а побежал с этого места, не разбирая дороги…
Конечно, Гедин немедленно собрался в путь, только проводник очень уж упирался. Говорит, нельзя вещи вот так просто с земли собирать, когда раскопаешь, тогда другое дело. А вот если они на виду лежат, значит, хозяина ждут. Если их забрать, он за ними все равно придет и накажет за то, что без его ведома взяли. Вот такое дремучее невежество…
Гедин заплатил ему только за то, чтобы он довел их до места и ушел назад. Проводник так и сделал, а через несколько дней пропал. Ушел в пески и не вернулся. Местные жители решили, что это есть расплата за то, что довел группу до святого места. Не смог удержаться от соблазна, ведь Гедин ему очень много заплатил. Не надо было этого делать… Но Свен Гедин, тем не менее, стал открывателем Лоуланя. Во всем европейском сообществе археологов и этнографов его открытие наделало немало шума и поспособствовало невероятному всплеску интереса к Китаю в целом, и Лоуланю в частности».
На этом запись заканчивалась. Следующая была сделана значительно позднее – в июне. Но Ремизов читать ее не стал, решил, что пора поговорить с кем-то из местных жителей, кто помогал в работе профессору Немытевскому.
Для этого надо было дождаться Хвана и переговорить с ним. Почему-то Ремизов был уверен в том, что Хван знал о существовании Немытевского. От этого старика не ускользало ни одно более или менее значимое событие. А Немытевский много ездил по Китаю, и хотя последнее время он обитал в Безеклыке, от Дуньхуана это совсем недалеко. А старик испытывал к русским симпатию, или какой-то свой, только ему одному ведомый, интерес. Но, зная осторожность старика и его расчетливость, Ремизову надо было что-то предложить ему за сведения. Китайских денег у Ремизова не было совсем, он мог только отдать свои именные часы или пистолет. Все. Больше у него не было ничего.
Петруха оказался намного способнее его, Ремизова, в мирной жизни. Умудрился за несколько дней обучиться медицинским премудростям у Кацебо и теперь фактически обеспечивал своего командира. Мысль о том, что Ремизов стал не кем-нибудь, а приживалом, нахлебником у своего ординарца и полкового врача, удручала его невероятно. Они добросовестно отрабатывали у Хвана свой кусок хлеба и кров, а вот он сам… Но как не трудно ему было смириться со своим нынешним положением, он все же решил не оттягивать разговор с Хваном.
Дождавшись, когда старик Хван появится на дворе, и, воспользовавшись отсутствием Кацебо и Петрухи, Ремизов направился к старику.
– Хван, мне поговорить с тобой нужно.
– Это радует, а то совсем загрустил господин офицер. Заходи ко мне, выпьем чаю.
Комната, в которой Хван принимал гостей, напоминала маленький музей. Ремизов удивился ее убранству и роскоши. На полу лежали мягкие, старинные ковры, хотя в остальных комнатах были постелены циновки. На миниатюрных
