Как в кино, знаете, про какой-нибудь конфликт на космической станции. В период непогоды, пока мы сидели взаперти, это стало проявляться сильнее. И в конечном счёте вылилось в безобразную сцену. Хорошо, что дело случилось между своими. С Галей он разругался. Опять не понял шутку, начал по-дурному качать права, орать, махать скрюченным пальцем. Киря заступился за Галю — и понеслась… И хорошо, опять же, что нарыв этот лопнул вдали от чужих глаз, у нас в вагончике. Мишка не слышал слов и впал в неконтролируемое состояние истерики, щедро раздавая эмоциональные фекалии. Я поняла, что сейчас Киря вырубит его, не дожидаясь нашего вмешательства, и скомандовала:

— Миша, спи!

Мы стояли над валяющимся на полу спящим телом: Галя, Киря, Вова и я.

Галя ревела, Киря сжимал спинку стула, Вова злился.

Кирюха откинул в сторону многострадальный стул:

— Тётя Оля, вы как хотите, а я его побью. Проснётся — получит!

— Да достал он уже! — Галя едва сдерживала крик. — Тупица! Так ему не говорите! Это он не понимает!

— Я бля**вообще не знаю, что делать, — Вова отвернулся, усилием воли разжал кулаки и медленно положил ладони на стол. — Если он вот так публично выступит — придётся же его изгнать… И как?..

Понятно, что речь шла не о том — как изгнать, а о том — что с этой всей хренью вообще делать. Видно было, что процесс пошёл. Мишка встал на привычные рельсы «больной особенной личности», и ничего хорошего из этого не выйдет.

Я молчала. В голове крутилась одна мысль: а детства у Мишки так и не было.

Мало по малу они перестали возмущаться и уставились на мою мрачную мину.

В конце концов муж сказал:

— Любимая, ты меня пугаешь…

Пугаю я…

— Я принимаю решение. Поскольку я — мать. Мать, как мы видим, всё ещё инвалида — во всяком случае, со стороны головы… — я изложила им практически всё, что тут выше написано. — А теперь — итог. Я хочу, чтобы у Миши было детство. Свободное от постоянных отвалов башки и болей от почти не прекращающихся судорог. С нормальными друзьями и детскими играми.

— Ты хочешь?.. — начал Вова.

— Хочу. И ты, как барон, должен одобрить.

Лица у них стали кислые. Ну, конечно! Просто по морде надавать легче.

— Мы же его сотрём… — Галя, давно переставшая реветь, была даже немного испугана.

— Предлагаешь сразу его в лес выгнать? Он же нам весь посёлок перессорит.

Она закусила губу и больше не возражала.

— И ещё, Вова! У него больше не будет отца… кроме тебя.

Мы ещё помолчали.

— Ладно! — барон (теперь уже именно барон) припечатал ладонью жалобно скрипнувший стол, — Какой возраст ты выбираешь?

— Полгода.

— Сколько? — удивлённо воскликнули все трое.

— Нормально. К году у него как раз начала проявляться болячка, испортилась речь и пошла деформация личности.

— Полгода? Реально? Любимая, физуха-то у него нормальная. Может, хотя бы года полтора-два?

— Нет. Два года — это уже вполне соображающий человек. Он будет спрашивать: где папа? И прочее такое. Нет — потом он, скорее всего, переключится на новую реальность. Но останутся смутные воспоминания, тревожащие сны… Даже в полтора года, в год есть такая же опасность. Не хочу. Пусть растёт здоровым и счастливым.

— А кормить?

— С Мариной договорюсь. Будет у него Аришка молочная сестра.

Галка снова тихонько заревела.

— Не плачь, дочь, я к этому решению давно шла. Собиралась с Кирей поговорить, да вот так всё вышло.

Вова пристально посмотрел на Кирилла:

— Сам-то как думаешь — справишься?

— Я постараюсь, — Кирюху начало слегка потряхивать. Пришлось взять его за руку и немного привести нервы в порядок:

— Кирюш, пробовать не получится. Надо сделать.

И мы сделали. Провозились долго. Точнее, Киря провозился — первый раз же. Я подпитывала его энергией и вполглаза наблюдала, как спящее тело начало потихоньку уменьшаться, словно таять. И думала: что я скажу людям. Как сказать правду и не вывалить на людей всё это дерьмо.

Кто-то пришёл и застучался в дверь фургона. Вова велел Гале закрыть за ним и вышел. Потом вернулся, хмуро молча сел за стол.

Через три часа всё было окончено.

Мы с Вовой и Кириллом первыми вошли в столовую. Народ непонимающе смотрел на нашу суровую процессию. Мужики молча встали за моей спиной. Ну, раз уж я кельда…

— Дорогие жители! Произошло событие, не укладывающееся в рамки наших привычных представлений. Заболевание, от которого Миша был исцелён, имело ещё и психическую составляющую. И она неожиданно дала рецидив. Мы пытались исправить ситуацию, чтоб спасти его… — бабушка подорвалась со своего места с криком «Миша!», Света с Валентиной бросились её поддерживать. — Мама! Не кричи, он жив! Только… Галюня, зайди! — в столовую зашла Галя со свёртком в руках. — Это Миша.

Началось форменное светопреставление, крики, слёзы и массовое офигение.

Марина сама подошла ко мне:

— Госпожа баронесса! Я могу вам помочь?

— Ой, Мариша, это так классно было бы! Маловат он ещё для полностью искусственного питания.

— Я вам и на ночь могу сцеживать, в бутылочку. У меня есть.

— Посмотрим. Я малышей восемь лет назад последний раз видела.

— Давайте, я его сейчас покормлю.

Мы забрали Мишку у плачущей бабушки, и Марина пристроилась в своём уголке, где были сооружены специальные детские стульчики для Мирошки с шоколадненькой зеленоглазой Кирой, и в коляске спала Аришка.

О, боги, я надеюсь, что в этот раз всё будет хорошо.

ВЫХОД В ЛЮДИ, БОМЖИ И…

Новая Земля, Иркутский портал — наш остров (ну, и дорога, конечно же), 36.06 (октября).0001

К тридцать пятому октября дорога промёрзла настолько, что можно было уже выехать на гружёной телеге, и мы начали собираться к порталу.

Мы решили сместить время нашего приезда в Иркутск с шести вечера (по времени Иркутской стороны) на полдень — так и так скоро придётся переносить, день-то на Старой Земле на убыль пошёл, некомфортно. А нам, по большому счёту, всё равно.

На подъезде к портальному выходу я порадовалась, что бомжатское засранство присыпано снежком. Лес стал чистым и прозрачным. Памятные загаженные палатки стояли там же. Только на этот раз они были вовсе покосившиеся, сильно примятые снегом, с раскрытыми, словно раззявленные рты, входами. Полу одного из распозённых говнюшников трепал ветер. Вокруг лежал нетронутый наметённый снег.

Вова нахмурился и пошёл чрез сугробы к неподвижному лагерю. Я потопала следом. Мало ли.

Не знаю, что они пили — отравились ли, или просто ухрючились до беспамятства и помёрзли — но спасать тут было уже некого. Восемь холодных, давным-давно окоченевших трупов. Вовка сунулся, хотел было проверить пульс, но я его остановила. Зачем? Я же вижу. Мертвы давно и