Одновременно с общинными раздорами в Берлине и Гамбурге, вокруг вопроса о реформе культа возгорелась литературная полемика. Берлинский вдохновитель реформы, Якобсон, нашел энергичного пропагандиста своей идеи в лице эльзасского выходца Элиезера Либермана, знатока раввинского богословия, мечтавшего о коренных реформах в иудаизме. Якобсон и его берлинские единомышленники, снабдив Либермана средствами, поручили ему объезжать крупнейшие общины Европы с целью собрать отзывы передовых раввинов в пользу синагогальной реформы. Либерман горячо принялся за дело. Спустя короткое время (1818), ему удалось опубликовать мнения двух венгерских талмудистов о том, что еврейский закон не возбраняет ни молитв на языке каждой страны, ни употребления инструментальной музыки в синагогах. Ревностным поборником нового богослужения выступил раввин венгерского города Арад, Арон Хорин, пионер реформы на своей родине, подкрепивший свой отзыв набором цитат из талмудической письменности. Подобный же отзыв дал и офенский талмудист, поклонник каббалы Моисей Куниц. Издав отзывы этих ученых в книжке под заглавием «Блеск правды» («Nogah ha’zedek», Dessau, 1818), Либерман одновременно напечатал брошюру «Свет воссиявший» («Or nogah»), в которой горячо призывал к обновлению синагогального строя. Он доказывал, что благолепие и стройный порядок новых храмов могут привлечь к богослужению молодежь, отталкиваемую жалкою внешностью и сутолокою старой синагоги, что немецкую проповедь об учении иудаизма придут послушать и отчужденные от еврейства юноши и девушки, проводящие время за чтением пустых романов. Осуждая забвение древнееврейского языка среди молодежи и настаивая на его изучении, Либерман, однако, замечает, что лучше молиться на доступном немецком языке, чем на непонятном древнем языке. Вообще, он находит, что духовные пастыри каждой эпохи имеют право изменять в духе времени не только народные обычаи, но и различные нормы талмудического законодательства, не соответствующие новым условиям жизни.

Агитация Либермана и особенно опубликованные им мнения четырех раввинов, в связи с тогдашним выступлением гамбургских храмовников, вызвали бурю в лагере ортодоксии. Гамбургский раввинат повел со своей стороны сильнейшую агитацию. Он собрал мнения сорока раввинов различных общин Европы против всяких изменений в освященном веками ритуале и опубликовал их в книге, озаглавленной: «Вот слова завета!» («Eile divre ha’brith», Altona, 1819). Среди этих имен воинов ортодоксии встречаются знаменитости: познанскийраввин Акиба Эйгер, никольсбургский Мар до хай Беннет, пресбургский Моисей Софер. Протестуя против гамбургских «новшеств», раввины заявили, что нельзя изменять ни одной йоты ни в содержании, ни в языке молитв, ибо в каждое слово молитвы вложен древними мудрецами глубокий смысл, явный и тайный. Ярый гонитель просвещения Моисей Софер доказывал, что даже мелодию молитвы нельзя изменить, ибо и мелодия «получена по традиции от учителя нашего Моисея». Раввин прусской Польши, Яков Лисса, предлагал бороться с «разрушителями» путем донесений правительству, которое легко убедить, что религиозное вольнодумство идет об руку с политическим. Большинство раввинских посланий было написано в крайне резком тоне: гамбургские реформисты и их литературные единомышленники награждались эпитетами «нечестивцы, распущенные, злодеи, плуты, мальчишки, простаки, неучи, бунтари, ни евреи, ни христиане». На эти нападки ответил, с более утонченною резкостью, один из основателей гамбургского храма, вышеупомянутый Бресселау, в кратком памфлете («Chereb nokemeth», 1819), где он повторил основные доводы Либермана о спасительности реформ, призванных удержать в иудействе уходящее от него молодое поколение.

В этой литературной полемике реформисты, несомненно, оказались сильнее своих противников. В то время, как реформисты выдвигали положительные мотивы своей системы (упорядочение культа, привлечение молодежи к иудаизму и т. п.), ортодоксы исходили только из мертвого принципа — неприкосновенности традиции. Раввинские угрозы анафемами не могли, конечно, остановить реформистов. Гамбургский храм прочно утвердился. Община «храмовников» росла. Приглашенный туда в качестве проповедника талантливый духовный оратор Готгольд Саломон из Дессау привлекал в храм многочисленных слушателей. Примеру Гамбурга последовали некоторые другие общины: новый порядок богослужения был введен также в Лейпциге (во время ярмарочных съездов), в Карлсруэ и в столице Дании, Копенгагене.

Первые глашатаи синагогальной реформы скоро сошли со сцены. Умерли престарелые Израиль Якобсон (1828) и Давид Фридлендер (1834). Умер в ином смысле и Либерман: вследствие ли гонений, воздвигнутых на него ортодоксами, или разочарования в будущности иудаизма, он принял католическую веру и позже очутился в свите Папы Пия IX. Рассказывают, что после крещения Либермана брат его, раввин одного эльзасского города, установил в своем доме обычный семидневный траур, оплакивая отступника, как умершего; но отступник явился к брату и заявил, что в свою очередь желает исполнить обязанность «утешителя в трауре» (menachem avel).

§ 12. Идеологи реформы (Гейгер, Гольдгейм); движение в главных общинах (1835—1844)

Поколение Фридлендера-Якобсона сошло со сцены, и на смену ему пришло новое или, точнее, одна ветвь нового поколения: другая ветвь была отсечена секирой времени — полной ассимиляцией. Вскормленная соками двух культур, еврейской и немецкой, новая интеллигенция не могла идти по следам узких практиков из школы Фридлендера-Якобсона. Чувствуя потребность реформы еврейской жизни, новые люди не могли довольствоваться переменою декорации в синагоге, механическим приближением синагоги к церкви. Им хотелось внутренне осмыслить духовную жизнь еврейства, привести ее в гармонию с современным миросозерцанием, направить ее по тому идейному течению, по которому направляли европейскую мысль тогдашние властители дум — Фихте, Шеллинг, Гегель. Нужно было теоретически обосновать новый иудаизм, очищенный путем исторической критики, и уже отсюда вывести принципы реформы, имеющей распространиться не только на религиозные церемонии, но и на догматы веры. Так возникла идеология реформации, яркими представителями которой были Гейгер и Гольдгейм.

Авраам Гейгер (1810—1874), уроженец Франкфурта-на-Майне, в юности перешел от еврейской науки к европейской, от Талмуда к изучению теологии, философии и восточных языков в университетах Гейдельберга и Бонна. Перед поступлением в университет 17-летний юноша стал писать критический комментарий к Мишне, а в студенческие годы уже обратил на себя внимание своей научной монографией: «Что заимствовал Мухамед из иудаизма?» (1833). Прямо с университетской скамьи Гейгер попал на пост раввина в Висбадене. Предстояла трудная задача: выработать из себя тип просвещенного раввина, умеющего сочетать иудаизм с европейскою культурою. Рационалист по складу своего ума, Гейгер видел возрождение иудаизма только на пути свободной критики. Путь к религиозной реформе он решил проложить изданием журнала, посвященного научной еврейской теологии («Wissenschaftliche Zeitschrift für jüdische Theologie»; первые выпуски появились во Франкфурте в 1835 г.). Новое слово прозвучало со страниц этого журнала: нужно передвинуть иудаизм с фундамента предания на фундамент научного исследования, нужно изучать историческое развитие иудаизма, процесс наслоения в нем различных пластов, памятуя, что каждое предание было в свое время нововведением. «Было время во Израиле, — говорит Гейгер,