– Эм-м, ну да, – говорит Макаллистер. – Боюсь, его смертельно ранили. Об этом мы и говорили у вас дома…

– Фига, – произносит искренне изумленный кузен.

– Ты хотел сказать что-нибудь еще?

– Нет, – отвечает он. – Ничего.

– Что ж, еще раз – нам жаль.

– Ага.

– Мы будем на связи.

– Ага.

Точка. Конец эпохи. Отличный был забег – десять дел подряд начиная с Лины Лукас и старика Букера в феврале. Но теперь Гарви всеми фибрами души понимает, что этот юный физик-ядерщик на крыльце – посланец: ходячее и говорящее воплощение главной истины полиции.

Слова из уст непутевого кузена – сплошь тупняк и невнятица, но для Гарви они подтверждают все правила. Нет подозреваемого – вот жертва и не выжила. Ведь без подозреваемого, скорее всего, не будет никаких улик и жертва скончается от ран. И если Гарви и найдет когда-нибудь свидетеля этого преступления, тот наверняка соврет, потому что все врут. И если он когда-нибудь поймает подозреваемого, тот наверняка уснет в допросной. И если это глухое дело хотя бы на пушечный выстрел приблизится к коллегии присяжных, им все сомнения покажутся обоснованными. И самое главное: хорошо, когда ты хорош, но лучше – когда везуч.

Дурачок на крыльце – очевидное знамение, напоминание, что правила все еще действуют – даже для таких, как Рич Гарви. Неважно, что через десять дней он будет работать над новым убийством из-за наркотиков на восточной стороне, ворвется в дом и схватит стрелка прямо под разноцветными гирляндами украшенной елки. Неважно, что его следующий год будет успешен как никогда. Сейчас, в этот миг, Гарви смотрит, как двоюродный брат Энтони Морриса ускользает обратно в дом, и знает с религиозной уверенностью, что в этом деле не всплывет ничего: ни телефонных звонков в отдел убийств, ни стукачей в городской тюрьме, ни слухов на улицах Западного района. Оно никогда не станет черным; будет висеть, даже когда Гарви уйдет на пенсию.

– Мак, мне это сейчас приснилось? – спрашивает он со смехом по дороге обратно в офис. – Или этот разговор и правда был?

– Нет-нет, – говорит Макаллистер. – Тебе померещилось. Не заморачивайся.

– Де-е-тектив, – грубо пародирует Гарви. – Вы че эта, хотите сказать, что мой двоюродный брат умер?

Макаллистер ржет.

– Следующее дело, – объявляет Гарви.

В любой работе совершенство – неуловимая призрачная цель, идея, что вечно борется с ежедневной рутиной. Но для детектива убойного совершенство – это даже не возможность. На городских улицах Идеальный Год – лишь отголосок, умирающий осколок надежды, бледный, исхудавший и хилый.

Ему всегда надерет задницу Идеальное Убийство.

Воскресенье, 11 декабря

– Смотри, – говорит Терри Макларни, наблюдая с наигранной невинностью за углами Блум-стрит. – Вон преступник идет.

И кажется, что пацан на углу в полуквартале впереди его слышит. Он резко отворачивается от фар «кавалера», идет дальше по улице, доставая из кармана штанов свернутую в трубку газету. Макларни и Дэйв Браун смотрят, как она бесшумно летит в канаву.

– Как же легко было в патруле, – тоскливо говорит Макларни. – Понимаешь?

Дэйв Браун понимает. Будь этот «шевроле» без опознавательных знаков патрульной машиной, будь они в униформе, будь улицы Блум и Дивижн их сектором, они бы уже арестовали пацана. Прижми сучонка к стене, надень наручники и ткни носом в свернутую газету, самодельные ножны, обернутые вокруг ножа, шприца или всего сразу.

– Когда я работал в Западном, в моей группе было два мужика, – говорит ностальгирующий Макларни. – У них было соревнование, кто произведет арест за самое короткое время после выхода в патруль.

– В Западном, – отвечает Браун, – это пять минут.

– Даже меньше, – возражает Макларни. – Вскоре я им посоветовал усложнить задачу. Ну знаешь, найти что-нибудь поинтереснее ареста по второй части, за наркоту. Но им это не понравилось… Слишком много работы.

Браун сворачивает на Блум, затем на Эттинг. Они наблюдают, как угловые пацаны уркадкой бросают целлофановые пакетики или забегают в подъезды.

– Видишь тот дом? – Макларни указывает на двухэтажную развалюху из крашеного кирпича. – Как-то раз мне там наваляли. Прямо в прихожей… Я никогда не рассказывал?

– Вроде бы нет, – вежливо отвечает Браун.

– Был вызов насчет человека с ножом, и, когда я подъехал, мужик на меня зыркнул и тут же скрылся в доме…

– Как по мне, надо сразу вызывать подкрепление, – говорит Браун, поворачивая направо, назад к Пенсильвания-авеню.

– И вот я вбегаю туда следом за ним, а в гостиной, значит, проходит съезд здоровых черных мужиков. Это было странно – в течение секунды мы просто смотрели друг на друга.

Дэйв Браун смеется.

– И вот я хватаю своего – и они все накидываются на меня. Человек пять-шесть.

– И что ты сделал?

– Отхватил, – смеется Макларни. – Но зато своего не отпустил. Когда на код тринадцать приехали мои напарники, все смылись, кроме моего, который огреб за своих пропавших друзей. Мне его даже жалко стало.

– А ты как? – спрашивает Браун.

– Швы на голове.

– Это до того, как тебя подстрелили, или после?

– До, – говорит Макларни. – Это было, когда я еще служил в Центральном.

В памяти Терри Макларни всплывают одна история за другой – ночь на улицах Западного Балтимора улучшила его настроение. Поездка по этой стороне всегда оказывает на сержанта такой эффект – он нет-нет да и вспомнит, как на том углу случилось что-то странное, а на той улице он слышал что-то смешное. На поверхности все это напоминает кошмар, но стоит копнуть поглубже – и Макларни продемонстрирует извращенную выразительность мира, бесконечную городскую комедию преступления и наказания.

Например, на том углу завалили Харчка.

– Харчок? – не верит своим ушам Браун.

– Ага, – говорит Макларни. – Так его звали друзья.

– Класс.

Макларни смеется, затем приступает к притче о Харчке, который присоединился к районной игре в кости, дождался, пока банк разрастется, после чего схватил наличку и удрал по улице, только чтобы его нагнала пуля одного из разъяренных игроков.

– И вот мы опрашиваем свидетелей в офисе. Они говорят, что Харчок вечно приходил играть, а затем убегал с банком, и что в конце концов им это надоело…

Дэйв Браун едет молча, слушая этот исторический экскурс только краем уха.

– И тут я спрашиваю одного из них, как бы, зачем они вообще пускали Харчка играть, если тот вечно убегает с деньгами.

Макларни делает театральную паузу.

– А дальше? – интересуется Браун.

– Он на меня так удивленно посмотрел, – отвечает Макларни. – А потом заявляет: «Как можно не пустить его играть… Мы же в Америке живем».

Браун громко смеется.

– Просто обожаю, – говорит Макларни.

– Отличная история. И