– А хочешь, оставайся, – сказал Анчутка мне в затылок, и я не стала оборачиваться, просто ждала, пока он закончит говорить.

– Оставайся, – выдохнул он. – Слышишь? Я тебя не обижу. Ну что тебе там делать. Пропадешь с ними, они ничего не могут. Пацана твоего заберём, оставайся.

Я стояла, разглядывая лепестки облупившейся рыжей краски на дверном косяке; новые вроде дома, а краска уже слезает, и некому будет поправить ее весной, и нечем будет ее поправить. Я представляла себе Серёжино лицо, если бы вдруг сказала ему; если бы я вышла сейчас наружу и сказала: «Я остаюсь. Уходи».

– Холодно, – сказала я. – Он там замёрзнет сейчас, на улице.

И толкнула дверь. Анчутка убрал руку и вышел вслед за мной по ступенькам. На скрип петель Серёжа обернулся к нам.

– Здорово, хозяин, – весело сказал Анчутка. – Что ж ты не заходишь? Я по твою душу, – и пошёл навстречу, издалека ещё протягивая ладонь.

Спустя десять минут мы снова сидели внутри, прихлебывая принесённый Вовой слабо заваренный, полупрозрачный чай.

– В Гимолы я бы не совался, – говорил Анчутка. – Мы туда ездили пару раз, пока снегоход еще бегал. Напрямки через лес и по озеру отсюда не так чтобы далеко, километров двадцать, но пешком если – это впритык, и там заночевать если только. А ночевать там неохота, – он криво, невесело улыбнулся. – Поселок конечно – так, название одно, но магазин у них, детский садик, мы набрали кой-какой еды, бензина даже слили чуток. А по домам не стали ходить. Ребята мои забоялись.

– Это когда же вы там были? – спрашивал Сережа, разглядывая Анчутку с завистью и даже с каким-то восхищением.

– Да с месяц, наверно. Но это ладно. Там у них озеро огромное, слышишь, и две турбазы больших, больше этой, домов по пять. Одна пустая – чай, спички, соль какая-то, а на второй зато – тушенка, масло подсолнечное, водки ящик, макароны. Картошка даже. Померзла, правда, вся. Мёд, – добавил он и коротко взглянул на меня.

– А живых? – спросил Серёжа. – Живых вы не видели никого? Хоть раз?

– Не было живых, – ответил Анчутка просто. – Жмуров видели, это да. В Гимолах, ну и на базе этой второй. Близко не лезли. Один раз пронесло, и слава богу.

– Турбазы, – произнёс Серёжа с отчаянием и потёр лоб, – вот я мудак. Я же знаю про эти турбазы, я всё время про них знаю.

– Я чего и хотел с тобой поговорить, – сказал Анчутка. – Ты же вроде местный почти? И карта у тебя есть. Может, тут в округе еще поищем? Я катался, катался, не нашёл ни черта, а если пешком – надо точно знать, куда идти.

– Так, – быстро сказал Серёжа. – Так. Только вместе пойдем, да?

– Вместе, вместе, – ласково согласился Анчутка. – Ну?

– Была пара охотничьих домиков на Маткозере, тут недалеко – маленькие, правда, совсем. Не найдем ничего. Можно в Лубосалму сходить. Там точно база. Точно.

А потом мы возвращались назад, перепрыгивая ледяные надвиги, и Серёжа, забывший обо всём, буквально тащил меня на себе и говорил без остановки, возбуждённо:

– Анька, всё будет хорошо, Анька, если даже не в Лубосалме, я еще пару мест вспомнил. Подальше немного, ну и что, найдем еду, найдем, нам бы только успеть, пока лед не вскрылся! Туда-обратно два дня максимум, завтра и пойдем.

И отмахивался ото всех моих испуганных возражений:

– А что, если этой базы там нет, если она сгорела, например? Это далеко, вы придете к вечеру, где вы будете ночевать?

– Палатку возьмем, – говорил он. – Спальник зимний. Пойдем налегке, с Лёнькой. Ты только подумай, они целый месяц, гады, таскали еду у нас под носом, а мы как идиоты!

– А если там будут трупы, – говорила я, – если там тоже?

– Респираторы возьмем, – отвечал он беззаботно, – у них же полно респираторов.

– А что, если вы не успеете вернуться и лёд вскроется? Если вы там вообще ничего не найдёте, никакой еды, ничего?

– Ну всё, хватит, – сказал он, потому что мы подошли к мосткам; новый наш, маленький недостроенный дом янтарно и весело смотрел на нас пустыми оконными проёмами. – Хватит. Ты ужасная стала пессимистка, знаешь?

Он легко взобрался на мостки, и нагнувшись, подхватил меня и выдернул вверх, как ребёнка.

– Подожди, – сказала я; края мостков, на которых мы теперь стояли, не было видно из окна. – Подожди, постой немножко, – и обхватила его руками; он был так весел, он буквально вибрировал от радости, я сто лет не видела у него такой улыбки. – Подожди, – повторила я, – подожди.

– Ну что? – он нетерпеливо, едва заметно дёрнул плечом, высвобождаясь. – Что ты? Потом, Анька, потом, пошли скорей.

27

Лёня принял Серёжино предложение безоговорочно и с восторгом, в точности так же, как вечность назад он мгновенно и с радостью согласился бросить свою осквернённую кирпичную крепость и рвануть из нашей тихой деревни чёрт знает куда по заметённым снегом, опасным дорогам – не задавая вопросов, по-детски доверившись чужой воле. Он всего-то и спросил – «далеко?»

– Да нет, километров пятнадцать. За день дойдём, там заночуем, назавтра – обратно, – ответил Серёжа, и этого оказалось достаточно для того, чтобы сделать Лёню немедленно горячим Серёжиным союзником.

– Конечно, пошли, – сказал он, широко улыбаясь. – Прошвырнёмся. Не кончим, так согреемся! Эх, твою мать, Серёга, что ж тебе раньше это в голову не пришло? Я думал, тут на сто километров ни хрена нет.

На самом же деле, у нас просто не было другого выхода. Это ясно было мне, ясно было всем остальным – даже папе, который, насупившись, долго разглядывал карту, озабоченно чесал бороду, а потом задал Серёже два десятка вопросов, ненамного отличавшихся от тех, что пришли мне в голову, пока мы переходили озеро.

– Да ладно, пап, – отвечал Серёжа терпеливо. – Что такое пятнадцать километров? Даже без лыж – реально за день пройти, а не успеем – так палатка же есть. Их двое,