Шрифт:
Закладка:
В чертах героя второй повести, в изображении Дружининым детства и пансионной юности немало есть личного, автобиографического, заветного. Мысли о стремлении к уединению и независимости мы найдем в Дневнике писателя. Несомненно, и свое отрицательное отношение к войне на Кавказе, вообще к милитаризму (характерная гуманистическая тема русской классической литературы от Лермонтова до Л. Толстого) Дружинин перенес в мировоззренческие декларации Алексея Дмитрича, как и типичные идеи школы Белинского о громадном значении окружающей среды в детстве человека. Но любопытны и собственные оригинальные представления писателя о ребенке и о женщине. «...Всякий ребенок эгоист, и эгоист самый неумолимый. Согласие, гармония, веселье — это воздух для ребенка, и если вокруг него нет этих атрибутов, ребенку дела нет, отчего это происходит; он возмущается против всех и каждого, не добираясь до того, кто виноват в нарушении гармонии. Нужда раздражает его: может ли он рассуждать о причинах этой нужды? Оттого-то и большая часть браков несчастны, — женщины те же дети, и для брака богатство есть залог согласия» — так совсем по-дружинински излагает свои взгляды Алексей Дмитрич.
Автор и не скрывает своей идеологической и психологической близости к герою. Точнее было бы говорить о близости к герою и повествователя, т. е. того лица, от имени которого начинается «Рассказ Алексея Дмитрича», но собеседник героя не отделен от реального автора ни мировоззренческими, ни характерологическими, ни речевыми признаками. А между автором и героем имеются наряду со сходными чертами и существенные отличия. Дружинин мало походил на сибарита, не имеющего жизненной цели, он прежде всего труженик. А его герой, Алексей Дмитрич, погруженный в свой эгоистический мир, — лежебока, «лишний» человек, упорный труд чужд ему.
В целом Дружинин создал оригинальный образ «лишнего» человека. Этот вариант не получит дальнейшего развития в русской литературе, может быть, именно благодаря некоторой автобиографичности и прикрепленности к эпохе сороковых годов. Однако разработка типа «лишнего» человека, как и отмеченные выше абрисы, наметки «Достоевских» персонажей и ситуаций находились на магистральной линии развития литературы.
Продолжались и поиски Дружининым новых методов изображения человеческой души, что тоже готовило почву для психологической прозы, для молодого Льва Толстого, который через несколько лет войдет со своими повестями в русскую литературу. Отказавшись во второй повести от эпистолярной формы, Дружинин тем не менее сохранил исповедальный принцип. Рассказ почти на протяжении всей повести ведется от первого лица, от имени самого Алексея Дмитрича. Правда, этот метод сужает возможности — мы узнаем о душевных побуждениях одного героя, о переживаниях Кости и Веры Дружинин не повествует, да и Алексей Дмитрии у него говорит далеко не обо всем, многие его мысли и чувства остаются нарочито скрытыми, об этом откровенно признается сам герой («я не могу вспоминать об этом предмете», — говорит он, например, когда речь заходит об отношениях между его родителями). Но дело даже не в этом. Главное, что Дружинин вообще показывает душевные состояния и переходы между ними относительно скупо, схематично. В сравнении с этим не только будущие анализы Толстого, но и уже имевшие место психологические описания Достоевского или Гончарова значительно богаче, сложнее и разнообразнее. Однако своеобразные «конспекты» душевных движений в повестях у Дружинина могут быть сопоставлены с будущими романами Тургенева.
Многозначность и новаторство «Рассказа Алексея Дмитрича» были не всеми поняты. С. С. Дудышкин, критик «Отечественных записок», в обзорной статье «Русская литература в 1848 году» посвятил несколько страниц разбору повести. Он отметил развитие таланта Дружинина по сравнению с первой повестью: «...мы видели, что автор пошел вперед после «Полиньки Сакс»; по крайней мере, в этом рассказе он задал себе вопросы и гораздо серьезнее и гораздо многосложнее, чем в первой повести»[1215]. Но критик упрекает Дружинина за неясность причин, породивших необычный характер Алексея Дмитрича. Сам герой этот оценивается весьма негативно за равнодушие к чужому горю, за пренебрежение к природе, к судьбе Веры и т. д. И в конце всех этих сетований следует вывод, что Дружинин не осветил истоки и обстоятельства, создавшие характер героя, что абрис среды в повести слишком «общ», что автор обманул надежды, родившиеся при чтении «Полиньки Сакс».
Зато совершенно безоговорочно положительными были отзывы Белинского. В статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года», законченной печатанием в марте 1848 г., он отметил не только «Полиньку Сакс», но и «Рассказ Алексея Дмитрича»: «Вторая повесть г. Дружинина, появившаяся в нынешнем году, подтверждает поданное первою повестью мнение о самостоятельности таланта автора и позволяет многого ожидать от него в будущем» (Белинский, X, 347). Еще более горячо отозвался Белинский в письме к П. В. Анненкову от 15 февраля 1848 г.: «А какую Дружинин написал повесть новую — чудо! 30 лет разницы от «Полиньки Сакс»! Он для женщин будет то же, что Герцен для мужчин». А ниже следует интересное добавление: «Но повесть Дружинина не для всех писана, так же как и «Записки Крупова»» (Белинский, XII, 467).
Зная художественную требовательность критика и его неприязнь к пассивным, рефлектирующим типам в литературе (в последние годы и месяцы жизни — а он скончался в мае 1848 г. — Белинский отрицательно отзывался о «слабых» людях, о явно распространившемся типе «лишнего» человека), можно было бы предположить значительно более суровый отзыв о произведении, где в центр повествования поставлена именно неактивная личность. Но, во-первых, Белинский, очевидно, был очень доволен образом Веры, обрисованным несравненно более реалистично, чем образ Полиньки Сакс, а во-вторых, критик, наверное, понимал всю сложность поставленных в повести проблем; фраза «не для всех писана» и сравнение с повестью Герцена о докторе Крупове усиливают уверенность в таком предположении.
После успешного дебюта двумя повестями Дружинин вошел в редакционный кружок «Современника» как желанный автор и как добрый товарищ. Он становится постоянным сотрудником журнала. Некрасов в письме к И. С. Тургеневу