Шрифт:
Закладка:
— В Тулун скоро прибудет Колчак с золотым эшелоном. Вы поможете нам арестовать его? — спросил Федя.
— Не стану помогать, но и защищать верховного правителя не буду,— ответил чешский генерал.
— Нет никакого верховного правителя. Колчак оставил в Сибири только зло, он вложил звериную душу в белую власть. Потому для Колчака все и кончилось быстро, и кончилось скверно.
— Давайте ближе к делу,— попросил генерал. — Меня аги-
тировать бесполезно. Я солдат, прикажет высшее командование повесить Колчака — повешу, прикажет целовать его в зад —поцелую. Пока же, учитывая обстановку, я вношу вот какое предложение...
И они подписали договор о перемирии. По этому договору партизаны могли разоружить поезда с колчаковцами, Стоящими в Тулуне.
На заре снова разыгралась метель. Тайга и небо растворились в крутящемся месиве. Снег заметал вагоны. В теплушках непробудная темнота, в окнах пассажирских вагонов мигали тусклые фонари.
Андрей шагал за Федей, нацепив, как и все партизаны, красную повязку на левый рукав, красную ленту на шапку. Партизаны бесшумно окружили поезда на путях, подошли к вагону, в котором находились колчаковские офицеры и чиновники. Полураздетые, еще не проснувшиеся, они сдавались без сопротивления. Лишь какой-то полковник потянулся было к маузеру, но Федя вышиб из его рук оружие.
— Это измена! Предательство! — кричал полковник, натягивая дрожащими руками на плечи мундир.
— Ваше благородие, застегните штаны и освободите вагон.
В хвосте поезда послышались винтовочные выстрелы, ахнула граната, за ней другая. Это офицеры из последних вагонов успели занять оборону: началась рукопашная схватка в метели. Партизаны и колчаковцы дрались в вагонах, между путями, на рельсах. В белой мгле взблескивали выстрелы, появлялись и опять исчезали в метели люди.
Что-то прогрохотало, рваное пятно огня взлетело в снежный воздух.
— Нашу водосточную пушечку разнесло вдребезги,— смеясь и ругаясь, объяснил Андрей подбежавшему Феде. — С первого выстрела развалилась.
— Вечная ей память! Попугала кильчаков и успокоилась. И кильчаки тоже успокоились. Собирай пленных в колонну, поведем их к Николаю Ананьичу.
Сердитый полковник, раздувая гнедые усы, сказал Феде:
— Доложите обо мне вашему командиру. Хочу с ним поговорить по серьезному делу...
На заимке Федя вспомнил о полковнике.
— Коли просился, давай его,— сказал Бурлов.
Федя ввел полковника в избу, тот вскинул руку к виску, отрапортовал:
— Бывший начальник золотого эшелона...
■— Почему же бывший? — спросил Бурлов.
• — Я покинул адмирала.
— Почему так?
— Долго объяснять.
— Когда вы бросили Колчака?
— Два дня назад. У меня свежие сведения об адмирале и золотом запасе. Если сохраните жизнь* скажу...
— Жизнь за предательство?
— Я хочу помочь ■ своему народу,— обиделся полковник. —в Разве это предательство?
— Но вы же ставите условия.
— Не хочу умирать слишком рано.
А на дворе партизаны переодевались в теплую одежду, бородачи в хорошо сшитых английских шинелях выглядели помолодевшими. Шурмин наблюдал за переодеванием, но его позвали в штаб. Здесь полковник писал под диктовку Бурлова.
— «Друг мой, Иван Михайлыч. Командующий Восточно-Сибирской партизанской армией приказал мне перехватить Колчака на станции Тулун. Однако же изловить зверя не под силу нам, прошу тебя, приготовь ему ловушку на станции Зима. Расставляй капканы покрепче. Колчак — зверь матерый, когти у него не все пообломаны. Подробности расскажет наш посыльный...»
Бурлов взял под локоть Андрея:
— Становись, Андрей, на лыжи — и айда в Зиму, к Ивану Новокшонову. Передай ему это мое письмо.
12
При свете коптилки Андрей с любопытством разглядывал белобрысого, синеглазого парня в меховых штанах и рубахе с расстегнутым воротом. Парень сердито морщил брови и говорил нехотя, с непонятной Андрею досадой:
— Чехов в Зиме больше, чем надо. Ежели стенка на стенку пойти, расколшматят они нас, мать родная не узнает. Колчака и золото нужно хитростью брать.
— Где теперь Колчак? — спросил Шурмин.
— Есть слух—стоит он в Тулуне. Золотой эшелон тоже с Колчаком. Я сейчас поеду на станцию, новости разузнаю, а ты отдыхай. На хуторе здесь тихо, спокойно.
Новокшонов уехал, Андрей остался в землянке. Старик партизан принес ему вареной картошки, соленых груздей, краюху хлеба. Андрей поел и попросил самосаду.
— У" нас чертова зелья нет. ГрехГ—нахмурился старик.
— Вера, что ли, запрещает?
— Правда, иудаисты мы...
Андрей разговорился с партизаном — таким же белобрысым и синеглазым, как Новокшонов. Узнав, что партизана зовут Юдой Соломоновичем, удивленно заметил:
— Ты на еврея-то совсем не похож.
Дак мы ж псковские. Из Псковской губернии выходцы но в Старой Зиме чуть ли не все Абрамы, Соломоны да Мои-’
СѲИ.
— Это почему же так?
И старик поведал ему необычную историю о псковитянах ставших членами религиозной секты иудаистов.
В царствование Александра Первого в России возникали масонские ложи и религиозные общества. Псковский помещик Энгельгардт в поисках истинной веры сменил православие на католичество, потом основал секту иудаистов. Но напрасно Энгельгардт искал своих приверженцев среди соседей-помещи-ков они наотрез отказывались вступать в секту иудаистов. Тогда Энгельгардт объявил иудаистами своих крепостных.
Крепостные чуть было не взбунтовались, но смекнули: иудаисты не признают рабства. Энгельгардт исполнил завет секты — освободил мужиков от крепостного ига.
Тогда возмутились псковские помещики: царю и святому Синоду полетели доносы на Энгельгардта.
По высочайшему повелению он был лишен дворянских поав и вместе с крестьянами сослан в Сибирь.
„ Три года новоявленные иудаисты брели под конвоем на место своего поселения. На берегу восточно-сибирской реки Оки Энгельгардт умер. Померли и конвоиры. Мужики похоронили помещика и конвоиров и основали поселек Зиму. От иудаистов они сохранили только еврейские имена.
Андреи невольно задумался над причудливостью человеческих судеб.
«Жизнь прямолинейна в радости и неисчерпаема на беды»,—вспомнились ему слова Игнатия Парфеновича. — Где-то теперь старый горбун? Где сражается Азин?» —подумал Андреи, укладываясь на лавку.
Его разбудили сиплые с мороза голоса. У порога отряхивались от снега Новокшонов и бурят в хорьковой шубе.
Знакомьтесь, член Зиминского ревкома Бато. Потомок Чингисхана.
Ванька врет, осклабился Бато. — Я только внук тех внуков, прадеды которых умирали за Чингисхана.
— Утром Колчак прикатит
