Шрифт:
Закладка:
– Бандитствуешь? – осведомился он мрачно и в то же время добродушно.
Ратмир взвизгнул, кинулся к нему со всех ног, заплясал, то и дело вскидываясь на задние лапы. Швабра и резиновая кость были забыты напрочь.
– Соскучился, пёс, соскучился… – Приговаривая нараспев, хозяин привычным движением потрепал ему холку. – Ну пойдём, у меня посидишь. А то, чувствую, убрать ты здесь не дашь. Только цацку свою захвати…
И пёс отпрометью бросился за резиновой игрушкой – не столько, разумеется, ради неё самой, сколько из радости сделать приятное самому главному человеку на свете.
* * *
– Да хотя бы с Лыцком сравни! – с досадой говорил Рогдай Сергеевич, директор фирмы. Сбросив пиджак, он сидел на краешке рабочего стола и, засунув руки в карманы, нервно качал ногой. – Вроде бы и война у них, Гарик, и террор, а инвестиции из-за бугра всё равно ползут… И не боятся ведь вкладывать!
Его дальний родственник и заместитель по общим вопросам Гарик – тоже без пиджака и тоже заложив руки в карманы – стоял, опершись задом на подоконник, и, пристально следя за колебаниями директорской туфли, задумчиво кивал в такт.
За Сусла-рекой заворчало и дробно ухнуло. Даже блеснуло слегка. Гарик на звук не обернулся, но кивать перестал.
– Слышь, как вложили? – склонный по молодости лет к зубоскальству, цинично заметил он. – По-моему, ракетный удар называется…
– Я бы уже, наверное, и на ракетный удар согласился, – устало молвил Рогдай Сергеевич. – Отрицательная реклама – тоже, знаешь, реклама… Как это у классика? «Высек – и тем запечатлел…»
Директор слез со стола. В скорбном раздумье направился к бару, где открыл стеклянную дверцу, достал коньяк, наполнил два хрустальных напёрстка и, вручив один из них заместителю, вновь увенчал собою насиженный угол столешницы.
– Да что ж мы за глушь такая! – с тоской проговорил он. – Москва нас не замечала, Запад – не замечает… Татары и те стороной обошли!
– Какие татары? – весело возмутился Гарик, имевший зачем-то высшее историческое образование. – Первое летописное упоминание о Суслове – пятнадцатый век…
Рогдай Сергеевич выпил и со стуком отставил хрустальный напёрсточек.
– В-вот! – выдохнул он, воздевши указательный палец. – Значит, и летописцы тоже… До самого пятнадцатого века ни одна собака вниманием не удостоила! А знаешь, почему? Безликие мы, Гарик! Возьми Баклужино, Сызново… Про Лыцк я уже не говорю. Да! Бывшие районы Сусловской области! Но у каждого своё лицо, свой нрав… А мы? Вечно под кого-то косим, вечно кого-то лижем! Либералами себя объявили, Думу в Капитолий переназвали… Нет, ты пойми, я ведь не против, но не всё же надо подряд перенимать! Нудисты эти, к примеру… Ну на кой они нам пёс?
– О! – сказал Гарик, приникая к оконному стеклу. – Кстати! Нудисточка дефилирует… Взглянуть не хочешь?
– Да иди ты к чёрту! – вспылил директор.
Взгляд его упал на верёвочный коврик у двери, где, прижав лапой резиновую кость, сладко посапывал Ратмир. Внезапно заскулил, затрепетал, принялся мелко-мелко перебирать лапами. Что-то, видать, приснилось.
– А собаки? – полюбопытствовал Гарик, тоже взглянув на пса.
– А вот собак не замай, – хмуро отозвался Рогдай Сергеевич. – Собаки, Гарик, пока наш единственный козырь. Ты пойми: кроме как в Суслове, люди нигде больше псами не служат. Комиссия по правам человека из-за них приезжала, этнографы интересовались… Такой мог международный скандальчик выйти! Прозевали момент.
– Да я не о том. Я, так сказать, об истоках явления… Грубо говоря, у кого передрали? Ну не сами же додумались!
Директор помолчал, ухмыльнулся неловко.
– Дурь полосатая! – признался он. – Ты-то не помнишь – ты тогда ещё под стол пешком ходил. Было, короче, сообщение в прессе: дескать, в Лос-Анджелесе люди к миллионерам собаками работать нанимаются. Последний писк! Ну а мы что, хуже, что ли? Год спустя оказалось – «утка». А за год тут такого понаворочали! Гильдию служебных собак учредили, Общество охраны домашних животных перепрофилировали, теневая экономика вокруг этого дела заклубилась. А самое главное: новый признак крутизны возник! Выходи в любом прикиде, из любой тачки, но если рядом с тобой никто не бежит на четвереньках и в чём мать родила, значит ты лох!
– Ле-тять «утки-и»… – затянул было Гарик, но до такой степени фальшиво, что сам содрогнулся и умолк. – Всё равно непонятно, – сказал он. – Ну «утка»! Ну и что? Мало ли их было, «уток»! Но почему именно собаки?
– Стало быть, на душу легло, – жёлчно отозвался Рогдай Сергеевич. – Родным повеяло! Привыкли на цепи сидеть…
Оба вновь посмотрели на спящего пса. Ратмир вздёрнул веко, явив на секунду мутный спросонья глаз.
– А знаешь, я ему иногда завидую, – доверительно молвил директор. – Ушёл в работу – и никаких проблем, спит себе…
С этими словами он съёрзнул с краешка столешницы и уже, наверное, в четвёртый раз двинулся к бару.
– Напиться, что ли, сегодня? – задумчиво прикинул он, открывая стеклянную дверцу.
* * *
Тревожны собачьи сны. Когда-то, в самом начале карьеры, Ратмира постоянно преследовал один и тот же кошмар: в рабочее время он, забывшись, идёт по коридору на двух ногах – и все на него молча смотрят. Внезапно он осознаёт ужас ситуации. В перспективе – увольнение, волчий билет, изгнание из Гильдии… Надо как-то выкручиваться! Ратмир падает на четвереньки, подбегает к хозяину, юлит, виляет задом, заглядывает в глаза: похвали! Видишь? На задних лапках ходить умею! Служу я, служу!.. Хозяин растерян, он понимает наивную хитрость пса, ему тоже хочется замять это дело, но попробуй замни, если столько вокруг свидетелей!
И каждый раз, не дождавшись его окончательного решения, Ратмир просыпался в холодном поту.
Потом кошмары пошли реже. Сейчас Ратмиру снилось, что он по-прежнему находится в логове хозяина, правда само логово изменилось, стало сводчатым, каменным и, пожалуй, даже более навороченным, чем обеденный зал в «Собачьей радости». Низкая плита потолка вся в копоти, на неровных глыбастых стенах – нарочито примитивные рисунки. Ратмир дремлет неподалёку от углубления в каменном полу, полного настоящей золы. В центре углубления трепыхается костерок. Потом огромная сутулая тень заслоняет на мгновение тусклый неправильный проём входа – и появляется хозяин. Рогдай Сергеевич. Он тоже изменился: тяжкие надбровные дуги, покатые могучие плечи. Чресла задрапированы волчьей шкурой, на груди болтается ожерелье из человеческих зубов. Но в таком виде он ещё милее, ближе и понятнее Ратмиру.
На охоту! Пёс радостно вскакивает навстречу – и картина меняется. Вдвоём они идут по свежему
