Рахиль не вертелась перед зеркалом, как опаздывающая на свидание студентка или какая-нибудь вовсе безмозглая кокетка, а тщательно работала с отображением в нём всех ракурсов природного рисунка своего тела: линией шеи, очертаниями колен, бёдер, живота в профиль, добивалась притягательности вида подколенных ямочек и ямочек по сторонам крестца. Проверяла осанку, а потом закинула волосы кверху и очень творчески «ставила» себе посадку головы, сочетала её с абрисом груди и фигуры во весь рост. Вновь и вновь приседала и выпрямлялась, сводила и разводила бедра и колени, добиваясь непринужденности не в заученных с приходом в возраст девичества и на всю взрослую жизнь, а естественных пространственных положениях ног. Мне кажется, в последовательности её действий по уходу за собой есть какая-то система, отличная от моей, но тоже богатая подходами к самой себе и, сознаюсь, интересная. Кроме того, гораздо большее внимание уделяет Рахиль своим ногам, они слегка полнее, с крепкими коленями, более круто расширяющимися в стороны бедрами, и чуть покороче, чем мои длинные ноги. Я тоньше и выше, руки, ноги, нос, ушки, всё лицо и шея у меня вытянутее. Даже ноготки у меня на пальчиках рук и ног длиннее. Она чуть выпуклее меня в стороны, а я рельефнее её в направлении «спереди-назад». Я и более гибкая, чем она. Может, я просто чуть моложе. Хотя грудь у меня тоже не очень большая. Но — тьфу на калечащий женщин силикон!

Впервые увиденная мной телепатически ещё до просмотра видеозаписи Рахиль неустанно работает над собой для своего Эзры. Так я поняла его жену. Любительская видеозапись, показанная позже Эзрой, подтвердила, что я почти не ошиблась в увидении внешнего облика Рахили, свободно считанном мной с зеркала. Изменялись, и постоянно, только её прически. В этом я её прекрасно понимаю, потому что тоже очень люблю быть причёсанной по-разному, в зависимости от настроения, даже в течение одного дня. Не всегда, к сожалению, на это есть время. Точнее, его всегда нет. Но люблю хоть помечтать о такой благословенной возможности воли, свободы по отношению к себе, люблю ими воспользоваться.

Заинтересуйся Борис, как я, зеркалом в гостиной у Бен Мордехая, вряд ли сказал бы он о Рахили, что она душевно ленива, как его бывшая русская жена Полина, наверное, преждевременно уставшая от всех, и от самой себя и превыше всего ценящая состояние даже не душевного покоя и гармонии, а сладостного ничегонеделанья, если только это так, ведь не проверишь. Как я, оказывается, остро чувствую всё, что связано с другой женщиной, и сделано по её желанию или её руками! Слишком долго я была одинока, без мамы с детства, и самовластна. Верная служанка Митико не в счёт, она тоже исполняет мою волю, я действую и её руками, даже на расстоянии. Теперь и мне есть для кого следить за собой, и у Эзриной Рахили я, по сути, учусь, как это делается для себя опытными женщинами другой мировой, тоже древней, культуры.

А на полке перед разновозрастными книгами с непонятными угловатыми еврейскими надписями на переплётах стоят два похожих друг на друга бюстика европейского происхождения из палевого тонированного гипса: Моцарт и Бетховен. Постамент каждого с крохотной гипсовой скрипочкой, положенной на закрытый клавир. Подписи выполнены на латинице, потому что гипсовые личики знаменитых композиторов маленькие и, правду сказать, довольно похожи друг на друга. Бюстиков таких, ценных почему-то для Рахили, у меня нет. Пожалуй, они несколько старомодны, вне понятного или интересного мне стиля, и непредставимы, например, в моей викторианской гостиной, тем более, в моих кабинетах, хоть для посетителей, хоть в притокийском подземелье.

Но меня притягивает зеркало женщины, и снова сравниваюсь с Рахилью — фигура её почти правильна и очень хороша! Зато груди у меня всё-таки твёрже и от этого, понятно, выглядят выпуклее и острее, чем у Рахили. И мои маленькие коричневые сосочки не расплываются и не утапливаются постоянно в естественные углубления, как розовые её, твердеющие только при надавливании или сексуальном возбуждении. Правда, я не рожала, а она… О, вижу у неё две беременности и оба раза благополучные роды! Верно, верно, Эзра нам ведь рассказывал о двух дочерях. Своим дважды осуществленным материнством эта незнакомка Рахиль вызвала во мне чувство несомненного уважения к ней. Однако при виде сиротливых композиторских бюстиков сразу подумалось об очень многом в характере Рахили. В частности, о её однолюбии и некоторой ограниченности контактов. О её своеобразной закрытости, приобретённой вместе с социальным опытом. О том, что ей нравится ощущать себя защищённой тем же Эзрой, и для обеспечения этого ей в общении с ним приходится много говорить, вести свою партию, лидировать и солировать. Да, она и в самом деле больше любит говорить сама, нежели выслушивать кого бы то ни было. А ещё эти, ценимые ею бесталанные бюстики на полке, привезённые с другими любимыми вещами и книгами даже в Гоби, напомнили мне о моём совершенно сознательном поступке в первый после прилёта в Монголию вечер.

Перед тем, как предоставить Борису и Джеймсу возможность попьянствовать вволю в моё отсутствие, я «забыла» на тоже стандартной, но пустой, книжной полке в нашей гостиной авторучку, почти такую, как подаренная мной полякам супругам Желязовски, и, таким образом, смогла видеть, слышать и записать, с помощью незаменимой Джоди всё, о чём двое мужчин так непринуждённо разговаривали. Сон меня сморил уже минут через десять — от волнений, усталости и разницы во времени между Японией и Монголией в несколько часов. Но видеоустройство авторучки, передающее на компьютер цифровую информацию для записи, запрограммированно отключилось только через двадцать секунд после того, как Борис окончательно потушил в гостиной люстру и бра и ушёл к себе спать, причём, и в наступившей темноте детализация записываемой картинки не ухудшилась.

Для меня важна любая мелочь, могущая прояснить дальнейшую судьбу Бориса, хоть от него самого исходящая, хоть от Миддлуотера. Я пошла на эксперимент с пьянством в генеральском домике, чтобы узнать, как высококачественный алкоголь повлияет на досадную неспособность Бориса к глубоко личным, интимным воспоминаниям о периоде до катастрофы с его сознанием, не раскачает ли, не развеет ли её. Ведь страшный долг по отношению к Борису всё ещё довлеет надо мной, как я ни оттягиваю этот тяжёлый разговор. Я думаю, он до сего времени не знает, что у него нет больше родителей. Во всяком случае, он этой утраты не осознаёт, и как, скажите, довести до его сознания тягостную весть, повергающую нормального человека в глубочайшее горе? А как воспримет её мой Борис? Каким образом