Шрифт:
Закладка:
Однако самому Алексееву из всех его военных книг не зря особенно дорога «Дивизионка» (1957–1960). Вспышка лирической прозы, которая произошла в эти годы в нашей литературе, историческое и психологическое углубление военной темы, успешно начатое только что пополнившей писательские ряды плеядой литераторов-фронтовиков, сама атмосфера времени, не говоря уже о накопленном профессиональном опыте, — все это сообщило новаторскую направленность алексеевскому поиску. Писатель впервые вступает на равных в круг своих героев, лично свидетельствуя достоверность изображаемого, демонстративно отказываясь от вымысла и фабульной канвы, беря на вооружение приемы очерка, репортажа, фельетона.
Это не снизило художественных достоинств произведения Всякий эпизод фронтового быта, любая черточка в облике друзей-побратимов согреты и освещены в «Дивизионке» любовной и лукавой усмешкой. Она сообщает авторскому повествованию особую доверительность и свободу. Задушевность и юмор становятся для Алексеева своего рода универсальным стилистическим ключом. С одной стороны, это дает ему возможность «обыгрывать» по ходу повествования всевозможные житейские мелочи и передряги, самые неожиданные «чудинки» в привычках людей, добиваясь живой убедительности изображения С другой стороны, веселая эта простота с особенной силой помогает понять, что каждый из проходящих перед нами в «Дивизионке» рядовых участников войны ежечасно творит подвиг самоотверженной верности Родине.
Пожалуй, именно здесь, словно поверив наконец самому себе, полностью освободившись от гипнотического воздействия неписаных «правил», порождающих безликую гладкопись, Алексеев обрел индивидуальную, безошибочно угадываемую среди многих манеру письма. И еще, как надо понимать, ощутил многообразие возможностей для применения осознанной силы. Не потому ли так неожиданно для читателей и в какой-то мере для самого себя шагнул он от документально-лирической, насквозь военной «Дивизионки» к «Вишневому омуту» — роману, сочетающему строгую простоту бытовой основы со сказовой образностью, символикой, населенному фигурами эпическими и комедийными, построенному на драматичнейших столкновениях добрых и злых сил, на проникновенных раздумьях о жизни, правде и красоте, а главное, уводящему читателя далеко от фронтовых дорог — в многоструйное течение крестьянского бытия. То был выход на главную, ключевую для писателя тему, закономерно завершивший этап «самоопределения», наметившийся в «Дивизионке».
Но уже отсюда, из очевидной внутренней преемственности, сблизившей «военную» повесть и «деревенский» роман, можно лишний раз убедиться, что между основными направлениями алексеевского творческого поиска существует постоянная и органичнейшая связь. Сам писатель определяет ее единством образной некрасовской характеристики, напоминая, что великий поэт назвал в свою пору русского мужика «сеятелем и хранителем» родной земли. И действительно, коль скоро заходит речь о воплощении духовной силы и красоты народного характера, исторической его основы, нельзя забывать об этом единстве. Без этого невозможно понять и. показать высоту солдатского повседневного подвига, без этого не раскроешь силу крестьянской души, для которой и мирный труд на земле то и дело оборачивается борьбой.
Народ для Алексеева — всегда победитель, какие бы страшные беды и грозы ни обрушивало на него время. Он побеждает по праву хозяина и творца жизни. В том правда и смысл его существования на земле, правда его труда и характера, закрепленных в народном сознании в песенном и сказочном поэтическом творчестве, исполненном огромной жизнеутверждающей силы.
На этой основе, собственно, и построены идея и сюжет «Вишневого омута» (1958–1961), где развернута хроника крестьянской семьи, охватывающая десятилетия конца прошлого — начала нынешнего века. Жизнь и судьбы изображенных здесь героев чем дальше, тем ощутимей испытывают воздействие потрясающих страну событий: русско-японская война, революция 1905 года, столыпинщина… Автобиографическая канва проступает с развитием действия все более осязаемо. Писатель, по его признанию, даже реальные имена не решается заменить выдуманными, настолько слит с именем в его внутреннем видении облик, и характер «списанного с натуры» человека.
Однако эта на первый взгляд натуралистическая тенденция в данном конкретном случае оказалась целиком подчиненной силе художественного обобщения и внесла свою долю участия в раскрытие центральной идеи романа.
Есть у «Вишневого омута» одна примечательная особенность, которая выявилась лишь теперь, когда родились и увидели свет другие произведения Алексеева, посвященные деревне — вплоть до недавно вышедших «Драчунов». Дело в том, что книги эти словно бы вырастают из «Вишневого омута», как молодые могучие побеги из плодоносного яблоневого ствола. Корни ствола уходят в земную глубину — в прошлое родного писателю села, к истокам зарождения семейства Харламовых-Алексеевых. Но вершина романа — это события Великой Отечественной войны: тяжкие испытания, выпавшие на долю женщин-солдаток, ребятишек, стариков, встают перед нашими глазами. Эпилог приходится на весну Победы. Другими словами, время, охваченное действием «Вишневого омута», вбирает в себя целиком события, вошедшие и в ткань «Карюхи», «Драчунов», «Ивушки неплакучей» и — в значительной степени — оповести «Хлеб — имя существительное» (часть составляющих ее новелл приходится на 50-е годы). Но важнее всего то, что события эти, как и взятые в целом сюжеты названных книг, представляют собой при ближайшем рассмотрении очередные эпизоды знакомой нам по «Вишневому омуту» семейной либо-сельской хроники.
«Хлеб — имя существительное» (1961–1963) — это все тот же поиск активного духовного начала, определившего облик советского села, его стойкость в самых суровых испытаниях. Эта стойкость увиделась писателю как некое слагаемое, составленное из множества неприметных на первый взгляд душевных усилий и подвигов. «Маленькие люди», выступившие носителями этих качеств, предстали перед нами как личности незаурядные, неповторимые.
Чудаковатый, неунывающий Никифор Удальцов, по прозвищу Капля… Непутевый Самонька — хвастун, лодырь и горе-ловелас… «Почтмейстер» Зуля, простодушно полагающий, что предварительное ознакомление с корреспонденцией односельчан входит в число прямых служебных его обязанностей… Так словно бы шутливо открывает здесь Алексеев свою очередную «сельскую галерею». Открывает, опять-таки как и в «Дивизионке», самолично вступая в книгу с первой страницы щедрым хозяином, предлагающим спутнику-читателю увлекательные и веселые деревенские знакомства и встречи.
В ряду многих героев повести особенно выделяются и противостоят друг другу Василий Куприянович Маркелов и Марфуша Журавушка.
Маркелов — порождение издержек, связанных с колхозным строительством 30-х годов, с трудностями послевоенного десятилетия. Это фигура волюнтариста и «лжеактивиста», нарисованная точно, скупо и зло. Алексеев сумел убедительно показать социально-психологические корни этого типа. Перед нами носитель собственнической мелкобуржуазной психологии, «хозяйственный мужичок», расчетливый, цепкий, эгоистичный, умеющий использовать любую конъюнктуру и, приспособляясь ко всему, служить, по собственному его выражению, и «богу и черту». Жажда накопления материальных благ соединилась в душе Маркелова с такой же неуемной жаждой власти и почета.
В прежние времена это был бы кулак, у которого на десятерых бы хватило остервенелой энергии накопительства. Да, собственно, и на председательском месте Маркелов действует в том же духе, прикрываясь демагогическими рассуждениями и спекулируя на лозунгах дня. Он злоупотребляет властью, выслуживается перед районным начальством такого же волюнтаристского склада,
