Мы уже поднялись далеко по реке, и вдогонку за нами шел бот, на котором сидело четверо людей, мягкими и равномерными взмахами весел приближавшихся к нам.

– Это речная полиция, – сказал я как можно громче.

– О, эй! Если ваш грех не найдет вас на суше, то уж, наверное настигнет на море. Они, по-видимому, собираются дать нам выпить?

– Весьма вероятно. Я позову их. Я крикнул.

– Что вы там делаете? – отвечали с бота.

– Это динги, которая ушла от «Бреслау», потому что кабельтов развязался.

– Это не кабельтов развязался, а его развязал вот этот пьяница, – заорал мой спутник. – Я забрал его с собой в лодку, потому что он не может держаться на твердой земле.

Тут он раз двадцать прокричал мое имя, так что я почувствовал, как густой румянец покрывает мое лицо.

– Через десять минут вы будете сидеть под замком, мой друг, – сказал я, – и я сомневаюсь, чтобы вас скоро освободили…

– Шш… молчи, дружище. Они думают, что я ваш дядя. Он взял весло и принялся брызгать водою в сидевших в лодке, когда они приблизились к нам.

– Прелестная пара! – сказал полицейский.

– Я буду всем, чем вам угодно, если вы только возьмете от меня этого беса. Доставьте только нас на ближайшую пристань, и я не причиню вам больше никаких затруднений.

– Какая испорченность, какая испорченность! – завопил человек, опускаясь на самое дно лодки. – Он похож на гибнущего червя, этот человек! И ради какой-то жалкой полкроны – быть захваченным речной полицией в самом расцвете сил!

– Будьте великодушны, гребите! – закричал я. – Человек этот пьян…

Они подвезли нас к отмели, где был пожарный или полицейский пост; трудно было рассмотреть что-нибудь во мраке. Но я хорошо видел, что они относятся ко мне не с большим уважением, чем к моему спутнику. Я ничего не мог объяснить им, потому что я доставал дальний конец кабельтова и чувствовал себя лишенным всякой респектабельности.

Мы вышли из лодки, причем мой товарищ шлепнулся прямо лицом на землю, а полицейский суровым тоном задал нам несколько вопросов относительно динги. Мой товарищ умыл руки, отрицая всякую ответственность в этом деле. Он был просто старый человек, которого толкнул в украденную лодку этот молодой господин – по всей вероятности, вор, – он же только спас лодку от крушения (это была совершенная правда) и теперь рассчитывал получить за это награду в виде горячего виски с водою. После этого полицейский обратился ко мне.

По счастью, на мне был вечерний костюм, и я мог показать свою визитную карточку. Но еще большим счастьем было то, что полицейский знал и «Бреслау», и Мак-Фи. Он обещал мне отослать динги назад при первой возможности и не отказался принять от меня серебряную монету в знак благодарности. Когда все это было улажено, я услышал, как мой товарищ сердито сказал полицейскому:

– Если вы не хотите дать выпить человеку в сухой одежде, то вы должны будете дать что-нибудь утопленнику…

С этими словами он осторожно подошел к краю отмели и вошел в воду. Кто-то зацепил багром его за брюки и вытащил обратно на сушу.

– Ну, теперь, – сказал он торжествующим тоном, – по правилам королевского человеколюбивого общества вы должны дать мне горячего виски с водою. Не стесняйтесь перед этим молодцом: это мой племянник и славный малый. Я только не могу взять в толк, зачем ему понадобилось разыгрывать маскарадное представление, точь-в-точь как м-р Теккерей во время бури. О, тщеславие юности! Недаром Мак-Фи говорил мне, что вы тщеславны, как павлин. Теперь-то я это знаю.

– Вы бы лучше дали ему чего-нибудь выпить и посадили бы его куда-нибудь на ночь. Я совершенно не знаю, кто он такой, – с отчаянием сказал я, и, когда человек принялся пить виски, которое ему дали по моей просьбе, я поспешил ускользнуть от него и убедился, что нахожусь неподалеку от моста.

Я пошел по направлению к Флит-стрит, рассчитывая взять кэб и ехать домой. Когда чувство первого негодования улеглось, вся нелепость случившегося предстала передо мной с полной отчетливостью, и я принялся громко хохотать посреди опустевшей улицы, к великому смущению полицейского. И чем больше я думал об этом, тем искреннее смеялся, пока мое веселье не было остановлено рукой, опустившейся на мое плечо, и, обернувшись, я увидел его, того, кто должен был, по моим расчетам, находиться в постели при станции речной полиции. Он был весь мокрехонек; промокшая шелковая шляпа торчала у него на самом затылке, а на плечах у него красовалось обтрепанное одеяло, по всей вероятности составлявшее собственность государства.

– Треск горящего хвороста под горшком! – торжественно произнес он. – Молодой человек, вы, вероятно, забыли о грехе праздного смеха? Мое сердце не обмануло меня, почуяв, что вы ушли домой, и вот я явился как раз вовремя, чтобы немножко проводить вас. Они там на реке страшно невежливы. Они не хотели даже слушать меня, когда я говорил о ваших произведениях, потому я и ушел от них. Набросьте на себя одеяло, молодой человек. Оно очень тонкое и холодное.

Я внутренне застонал. Очевидно, провидению угодно было, чтобы я вечно странствовал в обществе позорного друга Мак-Фи.

– Ступайте прочь, – сказал я, – идите домой, или я отдам вас под стражу!

Он прислонился к фонарному столбу и приложил свой палец к носу – к своему бесстыдному разноцветному клюву.

– Теперь я понимаю, почему Мак-Фи сказал мне, что вы тщеславны, как павлин, а то, что вы толкнули меня в лодку, показывает, что вы пьяны, как филин. Хорошее имя все равно что вкусное жареное мясо. У меня его нет…

Он весело причмокнул губами.

– Да, я это знаю, – сказал я.

– Э, но у вас оно есть. Я теперь понимаю, что говорил Мак-Фи о вашей репутации и о вашей гордости. Молодой человек, если вы отдадите меня под стражу, – я довольно стар и гожусь вам в отцы, – я буду трубить про вас, сколько только хватит голоса; я буду выкрикивать ваше имя до тех пор, пока коровы вернутся домой. Это не шутка – быть моим другом. Если же вы пренебрежете моей дружбой, то вы должны будете пойти вместе со мной на Вайн-стрит за кражу денег с «Бреслау».

После этого он запел во весь голос:

Утром рано,

Утром на черном возу

Мы потащимся на Вайн-стрит рано утром.

Это мое собственное произведение, однако я не горжусь. Пойдем вместе домой, молодой человек, пойдем