Шрифт:
Закладка:
— Все дело в том, что вначале ему приходилось трудно, — говорили профессора. — Начать бы ему так же, как остальные… Он далеко пойдет.
И лишь когда Грэхем закончил учебу, им стало известно, что в течение трех лет он потихоньку играл в покер в конторе платной конюшни. Через два года, когда его избрали в законодательное собрание штата, прошел слух об одной истории из его студенческой жизни.
В конторе платной конюшни шла игра в покер. Ставку должен был делать Грэхем. Он взглянул на сидящего напротив владельца конюшни, единственного оставшегося противника.
— Сколько там у вас, мистер Гаррисс?
— Сорок два доллара, Юстас, — ответил владелец.
Юстас положил несколько бумажек в лежащую на столе кучу денег.
— Сколько ставишь? — спросил владелец.
— Сорок два доллара, мистер Гаррисс.
— Гм-мм, — промычал владелец, разглядывая свои руки. — Сколько ты взял карт?
— Три, мистер Гаррисс.
— Гм-м. Кто сдавал карты?
— Я, мистер Гаррисс.
— Я пас, Юстас.
Окружным прокурором Грэхем стал недавно, однако не скрывал, что намерен выдвигать свою кандидатуру в Конгресс на основании перечня обвинительных приговоров, так что, когда он в своем пыльном кабинете оказался лицом к лицу с Нарциссой, выражение лица у него было такое же, как в тот раз, когда ставил сорок два доллара.
— Жаль только, что это ваш брат, — сказал Грэхем. — Неприятно видеть товарища по оружию, если можно так выразиться, ведущего безнадежное дело.
Нарцисса глядела на него пустым, туманным взглядом.
— В конце концов, мы должны защищать общество, даже если кажется, что оно не нуждается в защите.
— Вы уверены, что он не выиграет? — спросила Нарцисса.
— Видите ли, первый принцип судопроизводства гласит, что одному лишь Богу известно, как поведут себя присяжные. Конечно же, нельзя ожидать…
— Но вы думаете, что он не выиграет.
— Разумеется, я…
— У вас есть веские причины считать так. Должно быть, вам известны факты, о которых он не знает.
Грэхем бросил на нее быстрый взгляд. Потом убрал ручку со стола и принялся писать кончиком ножа для бумаг: «Строго между нами. Я нарушаю присягу, данную при вступлении в должность. Разглашать этого я не имею права. Но, может, вам будет спокойней, если будете знать, что у него нет ни малейшей надежды. Понимаю, каким для него это будет разочарованием, но тут уж ничего нельзя поделать. Мы знаем, что тот человек виновен. Так что, если у вас есть хоть какая-то возможность вывести брата из этого дела, советую ею воспользоваться. Проигравший адвокат все равно что потерпевший поражение спортсмен или оплошавший торговец или врач, его дело уже…».
— И чем скорее он проиграет, тем лучше, не правда ли? — сказала Нарцисса. — Пусть этого человека повесят, и все будет кончено.
Рука Грэхема замерла. Он не поднимал взгляда. Нарцисса сказала спокойным, холодным тоном:
— У меня есть причины желать, чтобы Хорес развязался с этим делом. Чем скорее, тем лучше. Три дня назад Сноупс, тот, что в законодательном собрании штата, звонил мне домой, хотел его разыскать. На другой день Хорес поехал в Мемфис. Зачем — не знаю. Вам придется выяснить это самому. Я хочу, чтобы он развязался с этим делом как можно скорее.
Нарцисса встала и направилась к двери. Грэхем поднялся и, хромая, шагнул вперед, чтобы распахнуть перед ней дверь; она снова бросила на него холодный, спокойный, непроницаемый взгляд, словно перед ней корова или собака и она ждет, пока животное не уберется с пути. Потом вышла. Грэхем прикрыл дверь и неуклюже шагнул, прищелкнув пальцами, но тут дверь отворилась снова; он торопливо схватился за галстук и взглянул на стоящую в дверном проеме Нарциссу.
— Как вы считаете, когда все это кончится? — спросила она.
— Знаете, я… Судебная сессия открывается двадцатого, — сказал он. Это дело будет рассматриваться первым. Скажем… через два дня. Самое большее через три, с вашей любезной помощью. И мне нет нужды заверять вас, что все останется между нами…
Грэхем шагнул к ней, но ее пустой, непроницаемый взгляд остановил его, словно стена.
— Двадцать четвертого, — сказал он. Тут Нарцисса снова взглянула на него.
— Благодарю вас, — сказала она и закрыла дверь.
В тот же вечер Нарцисса написала Белл, что Хорес будет дома двадцать четвертого. Позвонила Хоресу и спросила ее адрес.
— Зачем он тебе? — поинтересовался Хорес.
— Хочу написать ей письмо, — ответила она, в ее спокойном голосе не звучало ни малейшей угрозы. Черт возьми, думал Хорес, сжимая в руке умолкшую трубку, как же вести бой с людьми, которые даже не выдумывают отговорок? Но вскоре он забыл о звонке Нарциссы. До начала процесса он больше ее не видел.
За два дня до начала Сноупс вышел из зубоврачебного кабинета и, отплевываясь, встал у обочины. Достал сигару с золотым ободком, развернул и осторожно сунул в зубы. Под глазом у него темнел синяк, на переносице красовался грязный пластырь.
— Попал в Джексоне под машину, — рассказывал он в парикмахерской. — Но, кажется, я заставлю этого гада раскошелиться, — сказал он, показывая пачку желтых бланков. Спрятал их в бумажник и сунул его в карман. — Я американец. И не хвастаюсь этим, потому что родился американцем. Я всю жизнь был добрым баптистом. Конечно, я не священник и не старая дева; иногда позволял себе поразвлечься с друзьями, но считаю себя не хуже тех, кто старается для виду громко петь в церкви. Однако самая низкая, подлая тварь на этом свете вовсе не черномазый. Это еврей. Нам нужны против них законы. Самые радикальные. Если проклятый подлый еврей может въехать в свободную страну, как наша, только потому, что выучился на юриста, этому пора положить конец. Еврей самая низкая из всех тварей. А самая низкая тварь из евреев — еврейский юрист. И самая подлая тварь из еврейских юристов — это еврей-юрист, живущий в Мемфисе. Раз еврей-юрист может обирать американца, белого человека, и дать ему всего десять долларов за то, что два южных джентльмена: судья, живущий в столице штата Миссисипи, и юрист, который будет со временем большим человеком, как его отец, притом даже судьей, — раз они платят за то же самое в десять раз больше, чем подлый еврей, нам нужен
