Шрифт:
Закладка:
4 февраля 1920 г. газета ВРК «Известия» опубликовала в качестве передовицы обращение к легионерам под заголовком «Опомнитесь!». В ней еще раз было заявлено: «Кровь, пролитая в этой борьбе, падет на вас, падет на весь чешский народ… Ибо в истории чешского народа нет, и не будет, вероятно, более позорных страниц, как те, что вы вписываете своими действиями в Сибири. Одумайтесь же! Перестаньте пятнать чешский народ своим союзом с черными силами. Перестаньте быть слепыми орудиями мировых хищников… Помните, этим не славу несете вы своей родине, а вечный позор»[3470].
Корпусу гарантировался беспрепятственный отъезд на родину. Фактически войско Масарика почти два года спустя получило то, что ему предоставлялось еще соглашением от 26 марта 1918 г. Советское правительство обратилось со специальной нотой правительству Чехословакии: «Кровавая трагедия, заслуживающая глубокого сожаления, привела чехословацких солдат к пролитию потоков крови в борьбе за худших поборников рабства… Мы можем лишь радоваться этому счастливому результату, устраняющему одно из главных препятствий для полного соглашения с вашей страной, с которой Советская Россия искренне желает жить в дружбе»[3471].
Бенеш ответил невразумительной нотой. На признание Советского Союза Бенеш и Масарик пойдут только в 1934 г. почти последними в Европе, вслед за США, подгоняемые грозными событиями набиравшими силу в Германии[3472].
Конец адмирала
Советский генерал Огородников… говорит, что белые проиграли в Сибири без всяких стратегических поражений от Красной армии, а причина их гибели была в беспорядках в тылу. Имея опыт на этом вооруженном тылу, я не могу не согласиться с тем, что говорит Огородников.
Характеризуя ситуацию в армии Верховного Правителя, Гайда уже в мае 1919 г. говорил члену колчаковского правительства Гинсу: «Было бы преступлением с моей стороны, если бы я, как командующий Сибирской армией, молчал в такое тяжелое время, когда фронт разваливается, и тысячи людей гибнут напрасно… Обстановка всего Западного фронта, особенно Сибирской армии, настолько тяжелая, что последняя находится на краю гибели… Западная армия бежит, предавая нас»[3474].
Действительно, с того времени как Колчак был отброшен за Урал, его армия не столько воевала, сколько разлагалась. С фронта поступали сведения, что «солдаты не хотят воевать; офицеры в большинстве неспособны уже на жертвенный подвиг»[3475]. Американские военные (плк. Грей) сообщали, что «за последние 6 недель вряд ли было хоть одно сражение, что армия распадается, и что по отношению к населению солдаты ведут себя хуже, чем когда-либо вели себя большевики»[3476]. «Шансов для удачного наступления у армий Колчака практически нет, — подтверждал ген. Нокс, — Они совершенно деморализованы постоянными отступлениями и у них практически не осталось мужества»[3477].
«Катастрофа фронта оказалась более грандиозной, чем можно было ожидать, — подтверждал Гинс, — Отступление превратилось в бегство, фронт таял не по дням, а по минутам, и удержать его не было возможности…»[3478]. «Солдат, собственно, не противника боялся, — вспоминал ген. Филатьев, — а страшился расстаться с санями, потому что отлично знал, что раз с них слезешь, то потом уже не сядешь — дожидаться не станут и о взаимной выручке не подумают. То было уже не войско, а панически настроенная толпа, тупо без всякой мысли, стихийно стремившаяся на восток… Наступил момент животного страха»[3479].
Сдача в плен приобрела лавинообразный характер. 23 июня британский консул в Омске Ходжонсон сообщал: «Ситуация обострилась из-за предательства Украинского полка, перешедшего на сторону врага после убийства своих офицеров… Даже каппелевский корпус, вымуштрованный британцами и пользовавшийся абсолютным доверием, подхватил большевистскую заразу, и восемь рот перешли на сторону врага»[3480].
Когда в ноябре Красная армия освободила Омск, в плен сдалось более 30 тыс. солдат и офицеров. При занятии Томска в плен сдалось около 12 тыс. человек… При овладении ст. Тайга было взято в плен до 5 тыс. солдат и офицеров. Под Красноярском сложила оружие 50-тысячная группировка колчаковских войск[3481]. А 1 декабря 1919 г. 100 тысяч человек, вооруженных и снабженных британцами, присоединились к антиколчаковским силам. Большевики телеграфировали генералу Ноксу, благодаря его за помощь одеждой и снаряжением советским войскам[3482].
«После падения Омска остановить отступавшие войска и привести их в порядок не удалось. Отведенные в тыл части первой армии, — по словам Гинса, — подымали восстания под лозунгом «гражданский мир». Еще войска не успели подойти к Новониколаевску, как он оказался уже большевистским. Они пошли дальше по направлению к Томску — там оказалось то же. Рабочие угольных копей близ Томска перерезали путь отступавшей армии, ей пришлось пробиваться с оружием в руках. Дальше повторялась та же история… Красноярск, этот сибирский Кронштадт, тоже выкинул красный флаг»[3483].
Колчаковской армии по сути больше не существовало. Ее остатки пробивались на Восток пешком по сибирской зиме, поскольку железнодорожные вагоны и пути были заняты их чехословацкими «союзниками». «В неимоверных лишениях шли ободранные, голодные, шли тысячи верст, — вспоминал этот поход ген. К. Сахаров, — среди трескучих сибирских морозов…, не имея ни одного поезда, ни одного вагона, даже для своих раненых и больных»[3484].
Итог колчаковской эпопее, в статье «Кровавый туман», подводила, весьма далекая от большевизма, владивостокская газета «Голос родины»: «Из 60-тысячного колчаковского войска (под Канском) до Иркутска добрались только 3 тысячи. Остальные погибли от голода и холода. 57 тысяч молодых, полных надежд людей погибли из-за безумия Колчака и его клики, из-за их нежелания понять долг военачальника и русского патриота»[3485].
Наступление Красной Армии, явилось не столько причиной, сколько внешним толчком, к развалу колчаковщины. Последняя сгнила изнутри сама еще до прихода большевиков. Начальник Уральского края С. Постников еще в апреле 1919 г. отказался исполнять свои обязанности, заявив: «Руководить краем голодным, удерживаемым в скрытом спокойствии штыками, не могу…»[3486]. Колчак не смог организовать ни прочного тыла, ни боеспособной армии, ни собственного правительства. Жанен и Нокс характеризовали штат колчаковской правительства, как «полностью дезорганизованный, неумелый, коррумпированный и непостоянный; там преобладают личные амбиции, зависть, интриги; постоянные призывы к адмиралу не допускать злоупотреблений безрезультатны, ибо он… бессилен что-либо сделать»[3487].
«Среди них нет ни одного, — писал о колчаковском правительстве
