«Ларт, посмотри на меня! Посмотри! Неужели ты не понимаешь, что происходит на самом деле?! Ты сам учил меня быть хитрым!» – умолял он.

Казалось, что такое, даже во спасение, невозможно забыть и простить. Он предавал на словах, чтобы на деле больше не расставаться. Толпа растворялась, Саат отступал темным видением, а Ларта повлекли на площадь, чтобы отрубить голову или четвертовать. Приговор не имел значения, Рехи твердо решил: либо он спасет Ларта, либо умрет вместе с ним. Иного выбора не существовало. И решение крепло с каждой секундой.

***

Время отсчитывало удары вместе с сердцем, мерные, ровные, как гул часов вечности, с боем которых сменялись эпохи. Рехи несли сквозь толпу в открытом паланкине, как в те времена, когда он еще верил в свою славу. К нему тянулись руки, просителей отгоняли пиками и понуканиями. Но Рехи никого не замечал, он глядел на Ларта, которого волокли за кандалы, подгоняя остриями копий. Они заставляли его склонить гордую голову – не удавалось.

– Мятежный раб! Раб, а не король полукровок! – кричал Саат, распаляя толпу. Возгласы сливались в страшный гомон:

– Страж! Страж! О, наш Страж! Смерть королю полукровок! Смерть! О, наш Страж! Смерть! Смерть!

Для Рехи вскоре стерлись различия, он слышал, как ему желают смерти и прославляют Ларта. Приходилось трясти головой и умолять остатки здравомыслия не покидать его в столь темный час. Но после бессонной ночи в кругу мертвецов мутило, на глаза набегала пелена. И с каждым шагом через запыленную пеплом площадь уверенность в своих силах таяла. Но ведь раньше он старался ради Ларта, творил ради друга то, что превосходило все мыслимые возможности пустынных эльфов. В те времена, когда они шли через горы.

Возможно, именно в ту пору Рехи познал настоящее счастье, подлинную теплоту. Все, что случилось потом, после попадания в проклятую долину Бастиона, напоминало один бесконечный кошмар. И даже беспредельная радость обретения Лойэ и сына превратилась в дикую тоску после их побега. Повелитель черных линий все искажал, все доброе обращал в дурное. Все красивое – в безобразное.

– Смерть! Смерть! Смерть! – отражалось в стеклянных глазах обращенных. И Саат шагал через толпу, как меч, разрубающий тело на две половины. Следом за ним несли паланкин Рехи, он вертелся на мягких подушках, точно на углях, хватался за край занавесок, не смея упустить из виду скованного Ларта.

Пленнику тяжело давался каждый шаг, прибивали к земле ненависть и ярость обманутого. Рехи вытягивал руку, чтобы дотронуться до плеча друга, чтобы развеять иллюзии брошенных во спасение жестоких слов. Напрасно – слишком далеко. Их разделяла почти вечность.

«Ничего, – думал Рехи. – Вот мы и вышли из дворца». На площади оставалось больше места для использования силы, больше шансов на побег. Если бы только знать, как преодолеть эту немую ревущую толпу. Тени ее плясали в свете факелов на разрушенных стенах.

После всех извержений от Бастиона остались руины, а дворец стоял набухшим коконом, опутанным черными линиями едва ли не плотнее Разрушенной Цитадели. Что же там находилось? Рехи не ведал, и когда на казнь вели Ларта, его не интересовали судьбы мира. Он понимал лилового жреца, но одновременно проклинал.

«Белые линии не хотят убивать. Иначе они становятся черными. В этом крылась ошибка лилового», – осознал Рехи, не представляя, как прорваться через скопление обращенных. Воздух незримо горел и взвивался сотнями грязных веревок. И они тянулись хороводом к Саату, который заставлял то одного, то другого прислужника из толпы выкрикивать громкие призывы. Затем их подхватывали остальные, которые еще мыслили самостоятельно, но выглядели так, словно их тоже обратили. Рехи давился отвращением.

«Ничего, скоро вы возненавидите и меня! Я не вернусь во дворец, я не вернусь в это скопище ходячих трупов! Любой ценой! И Ларт не вернется. И Ларт… Ларт не умрет! Даже если я вместо него останусь на помосте возле палача!» – кричал немо Рехи, и толпа растворялась для него, превращалась в колышущееся море. Стоило ли спасать этот грязный поток, подобный стокам в канавах? Всех этих безликих созданий? Рехи предпочел не задумываться. Одно понял: он хотел бы показать Натту совсем другой мир. Без этих кровожадных скопищ народу, без плах и виселиц, без хитрых интриг. Да разве существовал когда-то такой мир?

Рябь криков толпы проходила вдоль лица, и Рехи замирал в паланкине, пока его несли к месту казни. Не его казни, чужой. Но разве чужой? Разве их разделяло хоть что-то, чтоб не считаться единым измученным созданием, выставленным на потеху пред разверстой пастью?

Рехи сжимал кулаки и гордо вскидывал голову. Главное, чтобы колени не дрожали, главное, чтобы вой не кривил запекшиеся губы. И пусть Саат обо всем догадался, пусть вел беспощадную игру, но он не запрещал смотреть. А значит, не запрещал действовать. Белые линии ему не подчинялись. Но ныне их не чувствовал и Рехи. Он искал их легкие паутинки, а находил лишь пронзающий взгляд Ларта.

«Ну пойми же ты, Ларт! Пойми! Я не предал тебя! Никогда не предавал! Трехногий ты ящер, не глупи!» – кричал Рехи, сгорая от стыда и негодования. И вот Ларт улыбнулся самым краем губ – он разгадал опасную уловку. Или с самого начала подыгрывал? Рехи обрадовался – напрасно, мимолетно: Ларта уже подвели к эшафоту.

– Нарушая традиции нашего славного священного культа имени бога нашего Двенадцатого, мы предадим публичной смерти это мерзкое отродье, плод противоестественного соития человека и полукровки. Пусть это послужит для вас, о подданные, назидательным примером! – зачитал приговор Саат.

«Он запрещает полукровкам и людям заводить детей! Точно, ведь так его разоблачат. Умно, конечно, умно, – заметил Рехи, но тут же размышления смела новая волна бессильной паники. – Проклятье, что же делать? Что мне делать?!»

Он ерзал в ловушке, точно ящер, загнанный в тупик узкого ущелья. Безликий палач – один из обращенных – безошибочно занес острый топор, когда Ларта кинули головой на растрескавшийся камень плахи. Осталась с прошлых времен, когда короли на потеху такой же толпе губили неверных. И порою за дело: за бесчинства или преступления, которые совершались ради гордыни. Ларт оказался в числе вторых, но для Рехи он навечно стал единственным. Здесь и сейчас слились тысячи вселенных в лихой бессмертной улыбке в четыре клыка.

Ларт сразу все понял, он лишь подыгрывал до последнего своему пустынному глупцу, который все не мог найти линии. Да где же они? Где Сумеречный? Где все?

Вокруг только кокон черных сплетался вокруг Саата мятым пергаментом с кровавыми знаками. Рехи вновь остался