назад ехал сюда на «Волге», потом прилетал на четырехместном «яке», потом на «аннушке», теперь вот на серебристом «иле». Двадцать два пассажира прямо от трапа дружно бросились вперегонки к далекому приземистому домику – аэровокзалу. Неужто автобус появился?

Так и есть, автобус! Он урчит, подрагивая всем своим древним маленьким корпусом. Дверь одна, впереди. Пассажиры ныряют в нее, как десантники по тревоге в самолетный люк, подталкивая друг дружку: «Давай, давай, плотнее!» – «Куда ты на голову прешь, дьявол?» – «А ты не выставляй ее в проход, голову-то…» – «Да что ж, я ее отстегну, что ли?» – «В кювет ее брось! Без нее легче». – «Гы-гы-гы!» – «Плотнее, ребята, плотнее!..» Наконец последняя спина за ткнула дверной проем. «Поехали!» – «Дайте хоть дверь закрыть, черти!» – кричит шофер. «А зачем? С ветерком веселее». – «Да вывалитесь!» – «Ничего… Тут невысоко. Небось не расшибемся, не самолет». – «Ну, поехали, что ли ча!»

Останавливаемся в центре села, на бугре, возле какого-то сарая. У забора привязана коза, собаки обнюхивают пассажиров и шарахаются в сторону. Ребятишки – русские и казахи, как по команде, стоят смирно, разинув рты, разглядывают приехавших. А направо и налево и прямо, по главному шоссе, вдоль кюветов теснятся в полном беспорядке мазанки, все серые от въевшейся пыли, низенькие, нахлобученные плоскими крышами; повернутые задом на главную улицу, они, словно дзоты, заняли оборонительный рубеж вдоль дороги и, кажется, стоят здесь с фантастических времен Чингисхана. Да, это Большенарымское. Оно все то же.

Но там, за этим унылым разливом плоских крыш, этими оголенными саманными фанзами без единого деревца, за ветхими забориками да крохотными сарайчиками высятся двухэтажные корпуса нового райцентра: клуб, райком, управления РТС и, наконец, жилой поселок для специалистов. Строится Большенарымское! Все те же приметы, что и повсюду в нашей стране, – старое старится, новое растет.

– Как дела? – спрашиваю в райкоме.

– В прошлом году подсушило малость. Но в общем ничего. Двенадцать центнеров зерновых сняли по району.

– А у Лозового как урожай?

– У него двадцать пять.

– Что ж, у него климат другой?

Отвечают с улыбкой – все старые знакомые:

– Молитвы не те. А небесная канцелярия одна.

– Что у него нового?

– Овец поменял на коров.

– Почему?

– Специализация… Коровы выгодней. Вот и обменял в совхозе имени Черняховского овец на коров.

– А вы что же? – спрашиваю секретаря райкома Ивана Игнатьевича Белькова.

– Поддержали. Специализация – дело перспективное.

Вспоминаю свой первый наезд… Тогдашний секретарь Большенарымского райкома как бы нехотя, снисходительно журил при мне Лозового: «Чудишь ты, дорогой… Птицеферму ликвидировал, свиней не хочешь разводить. Ты подаешь дурной пример…»

Сколько было их, таких «дурных» примеров! То Лозовой бригады упразднил, а бригадиров послал в звенья, в поле работать. Какой шум был!.. «Это подрыв колхоза изнутри!», «Это развал, путь к анархии!»

То землю стал закреплять за звеньями. И опять обвинения: «Что это, автономия в колхозе?», «Путь к частной собственности?», «Зачатки. Возвращение вспять!» То семенное зерно отказался сдавать… «Судить его!», «На колени!», «Пусть прощения просит!»

Увы! Все было… И выговора – простые и строгие. И на бюро судили. И снять хотели… Но Лозовой не стал на колени. Приезжали комиссии, расспрашивали, проверяли – он до хрипоты разъяснял, доказывал, отстаивал. И было что отстаивать – росли урожаи, поголовье скота, доходы. А частная собственность так и осталась все в том же воображаемом «зачатке».

Менялись времена, менялись и отношения… За долголетние устойчивые урожаи, за высокие доходы председатель колхоза Николай Иванович Лозовой награжден был медалью «Золотая Звезда» Героя Социалистического Труда…

Я встретил его на ферме, возле сливного бака. Он сидел за столиком, что-то записывал. Увидев меня, бросился навстречу. Мы обнялись.

– Все чудишь? – спрашиваю. – Шило на мыло меняешь? Не жалеешь ты начальство.

Смеется:

– Мы теперь друзья. Живем в полном согласии. На доверии!

– А ты чего же не доверяешь дояркам? Пишешь за них.

– К сортировке стада готовимся.

– Значит, учетчиком сделался?

– По совместительству… Я теперь в две смены работаю. С четырех до девяти на дойке, а потом уж в контору иду. Словом, не было у бабы забот, да купила баба порося.

Смотрю я на него – он почти не меняется за последние десять лет: волосы черны, ни сединки, глаза все так же весело щурятся, весь он подтянутый… А ему уж под пятьдесят.

– Когда ты приезжал последний раз?

– Два года назад, – отвечаю.

– О-о! Тогда есть на что посмотреть. В больнице нашей бывал?

– Нет.

– На шестьдесят пять коек больница! Палаты только одиночные и двухместные, родильное отделение на восемь коек, кабинеты – от зубного до рентгеновского – по последнему слову техники. Коридоры метлахской плиткой выложены. А-а? – Он озорно толкает меня в плечо и посмеивается. – А вон, видишь, трехэтажный домик стоит? На двадцать четыре квартиры! Отделочные работы пошли. Да еще два восьмиквартирных дома закладываем.

– Вы что же, уплотнением села решили заняться? Все до кучи хотите свезти?

– Ну нет! У нас только на добровольных началах. Как при коммунизме. Хочешь – в большой дом переезжай, а хочешь – строй себе коттедж.

– Так уж и коттедж?

– Не веришь? Поехали – покажу. Саша, домой доставь нас! Возле длинной двухэтажной школы зачинается порядок новой улицы. Пока стоит только один дом Лозового, да заборчик вокруг него, да котлованы прорыты под будущие дома.

– Пошли, пошли… Я тебе покажу кое-что.

Входим: в доме веранда, шесть комнат – четыре внизу, две наверху, погреб, выложенный глазурованной плиткой, ванная, санузел…

– А вот это – русская печь. Та самая, за которую ты ратовал. Мы остановились перед кафельной белоснежной громадой в голубых разводах.

– Конструкция – моя собственная. Тут, значит, шесток и плита совмещены. Хочешь снизу топи, хочешь сверху…

Рядом с печью – газовая плита на четыре конфорки.

– Зачем же вам русская печь при газовой плите да при паровом отоплении? – спрашиваю хозяйку (тещу Лозового).

– Как зачем? А пироги испечь, хлебы или блины?..

– А на плите, в духовке?

– На плите будет не блин, а каланец. И пирог в духовке клекнет. А в печи он на вольном воздухе. И что за дом без русской печки? У нас вон какие холода… За сорок градусов. А вдруг лопнет это паровое отопление?

– Во, брат, логика! Ни одной науке не подвластна, – смеется Лозовой.

– Сколько же стоит ваш дом?

– Восемь тысяч семьсот.

– Не дорого для колхозников?

– Конечно, дорого. Но что делать? Строительство – наше больное место.

Мы сели в просторной гостиной на широкой, разборной тахте. Николай Иванович подвинул ко мне низенький легкий столик с журналами и газетами:

– Не первой свежести. Уж извини! Вот телевизионный центр построим,