9.5.1943

Выставка в галерее «Шарпантье» под названием «Scènes et figures parisiennes»[732]. Одна из лучших выставок, которые я видел в последнее время. 10 картин Дега, 2 Мане, 3 Ренуара, 13 Тулуз-Лотрека, несколько Берты Моризо и целая куча менее известных, тянущихся в хвостах этих комет. La belle epoque, сущность Парижа, пикантная, захватывающая, полная вкуса. «Кафе-концерт» Ренуара (знакомая наизусть и всегда восхищающая, всегда что-то новое), балерины Дега, бульвары, ложи театров, парки, мидинетки{57} — вся богатейшая жизнь Парижа в более чем трехстах полотнах, эскизах, плакатах.

В современной живописи меня поражает определенная трусость. Художники пишут так, будто чего-то боятся, хотя каждый старается создать видимость смелости. Во всем этом есть неприятное лицемерие. Они боятся всего — света, рисунка, цвета, из многих вещей пробивается панический страх быть обвиненным в «отсутствии оригинальности», этом кошмаре любого художника. Как следствие, этот общий страх часто приводит к штампу, и на фоне этого менее боязливые, как, например, Андре Диньимо{58}, выглядят оригинально, хотя, возможно, таковыми не являются. Страх перед отсутствием оригинальности, пожалуй, наиболее заметен в живописи и в поэзии. Ну и конечно, в музыке. Три вида искусства, в которых форма, чистая форма играет очень большую роль. И эта гонка становится опасной, потому что однажды может заставить нас снова восхищаться китчем. Или старьем. Например, из всей современной музыки я по-настоящему люблю только джаз. Бася как-то сказала мне: «У меня такое впечатление, будто это было нарисовано не кистью, а мозгом и нервами». Конечно, мы живем в эпоху мысли, прежде всего мысли. Поэтому и музыка, и поэзия, и живопись пытаются выразить прежде всего мысль. Насколько это удается, и вообще, можно ли добиться успеха, вот в чем вопрос. Во всех областях искусства, в которых форма является основным фактором, выразить мысль чертовски трудно без риска нанести вред форме (или тому, что мы рассматриваем как форму). Отсюда ощущение странности. Только проза еще выходит из этого невредимой. Кто знает, станет ли когда-нибудь искусство трактатом чистой логики. А потом вдруг кто-то заметит, что тело имеет телесный цвет, и это будет великим открытием.

После выставки мы пошли в «Ребатте». Мороженое и птифуры. Вид старых баб и трясущихся склеротиков, поглощающих лакомства, странно меня успокаивает. Люди жрут и радуются. Здесь, по крайней мере, вы видите тех, кто знает, чего хочет и чего не хочет. Без комплексов.

12.5.1943

В быстром темпе ликвидируют «Afrika Korps»{59}. Сегодня объявили о взятии в плен фон Арнима, преемника Роммеля. Африканский фронт прекратил свое существование. Развеялись мечты о Египте, о rendez-vous на Кавказе через Малую Азию и о походе в Индию. Ходят слухи, что причиной столь быстрого завоевания Туниса и Бизерты был моральный крах немецких войск, которые попросту сдались. В любом случае, это никак не предопределяет дальнейших событий. Я не верю, что война закончится в этом году. Только сейчас начинаются реальные воздушные атаки на Германию. Немцы отступают по всей линии. Но они пока еще сильны.

22.5.1943

На симфоническом концерте в зале Гаво. Три симфонии, естественно романтические. В кино, в театре, в моде — везде возврат к романтизму. Я хочу сшить себе бархатный фрак и спать в колпаке. Романтизм парит над улицами, отражается в нарядах, в витринах. В сочетании с весной это создает совершенно особую атмосферу, в которой можно совершенно забыть о войне. На улицах, в садах затишье. Машин нет, спокойствие. Еще, наверное, никогда Париж не был так прекрасен, как сейчас. Люди ездят на велосипедах и осматривают город. Одна француженка сказала мне вчера: «Mon Dieu[733], как очарователен Париж. Я это вижу только теперь. Каждое воскресенье катаюсь по городу на велосипеде…»

Первая симфония Шуберта, которую он написал, когда ему было 16 лет, еще полна реминисценций из Моцарта и Гайдна. Разноцветные ленты на ветру. Симфония Шумана не произвела впечатления. Хорошее «Ларгетто». Брамс меня не тронул.

Концерт был после обеда. Когда мы вышли, было еще светло. Субботний вечер. Я так люблю летние вечера, когда мы возвращаемся вместе под руку по безлюдным улицам. Останавливаемся перед витринами, я несу глупости и вдруг начинаю идти странной походкой. Бася вырывается. «Что ты делаешь?» — «Это походка салонного идиота, которую великолепно имитировал Флобер. А это „походка кредитора“ — конек Готье. У тебя нет никакого понятия о французской литературе», — отвечаю я. Бася переходит улицу. Я догоняю ее. «Тебе надо купить такие серьги, какие сейчас носят, тогда я точно с тобой разведусь». В Париже сейчас полно бижутерии, и довольно хорошей. Мы спускаемся в метро и едем домой. Бася приготовит ужин, после чего она не сможет согнать меня с кресла, в которое я врастаю вместе с какой-нибудь книгой.

24.5.1943

Вчера ночью англичане бомбили плотины на Мёне и на Эдере. Плотины разрушили, вода затопила окрестности. Говорят, огромные потери, много жертв. Легко себе представить. Как это, в сущности, печально, хотя с военной точки зрения — подвиг невероятный. Технически это должно быть безумно трудно. Но в целом это становится бессмысленным. Повсеместное бешенство, огромные разрушения, сотни тысяч и миллионы человеческих жизней и могила, которую Европа копает сама себе.

29.5.1943

Вечером на «Евгении Онегине». Менее успешная постановка. Не было уже той компактной целостности, что в «Пиковой даме». Местами затянуто. Некоторые картины замечательные, но не связанные между собой. Спектакль длился так долго, что пришлось его прервать, не доиграв до конца, из-за метро. В общем, не вышло. На «Этуаль» мы не могли втиснуться в последний поезд на нашей линии. Была давка и жара совершенно несусветная. Люди превратились в диких зверей. В конце концов мы успели на последний поезд до Венсена, вышли на «Рёйи-Дидро», а дальше шли пешком. Темная и теплая ночь.

30.5.1943

За последнюю неделю Германия пережила три тяжелые бомбардировки. Эссен, Дортмунд, завод «Цейс» в Йене. Начинается систематическое уничтожение промышленности и немецких городов. После войны, когда в Германии и в других странах будут разрушены промышленные предприятия (это только начало), вся Европа будет опустошена и заморена голодом. Будет не хватать всего. И придет помощь, и все будет так благородно, все будет трогательно и бескорыстно. Помощь населению измученных стран и другая помощь. Все будет хорошо… И потихоньку будет восстанавливаться Германия. А пресса, радио и кино снова раздуются от идеалов, убаюкивая новыми лозунгами. Будут говорить ТОЛЬКО ПРАВДУ… Рай.

А потом будут дергать за ниточки, и какие-то марионетки будут набрасываться друг