Не говоря ни слова, Бриджет протянула ему заранее наполненную большую кружку, и боерожденный почти выхватил ее из рук девушки, неуклюже зажав ладонями в ожогах под толстыми повязками, — но воду он глотал с такой жадностью, что та брызгала из уголков рта. К тому моменту, как Бенедикт опустил пустую кружку, девушка успела снять крышку с миски тушеного мяса с овощами и нащупала рядом ломоть хлеба. Юноша уселся, с рычанием принял из ее рук миску и начал есть прямо руками, — так, словно ложка помешала бы доставить пищу в рот достаточно быстро. Так он и ел, время от времени отрываясь от миски, чтобы откусить огромные куски хлеба, и едва успевая прожевать их, прежде чем проглотить.

Следуя указаниям доктора Бэгена, на протяжении всей трапезы Бриджет сохраняла неподвижность и молчание, а когда миска опустела, не предложила забрать ее.

Только после того, как с едой было покончено, из глаз Бенедикта начала испаряться прежняя дикость. Несколько раз моргнув, он снова устремил на Бриджет испытующий взгляд. Подбородок в подтеках подливы он поспешно прикрыл ладонью неловким резким жестом, и что-то вроде смущения промелькнуло в его глазах.

— Э-э-э… — выдавил он, низким и хриплым голосом. — Я… Молю вас о прощении, мисс Тэгвинн. Я был не в себе.

— Ничего страшного, — заверила девушка Бенедикта. — Как вы себя чувствуете?

— Отвратительно. — В золотистых глазах боерожденного вновь быстро промелькнула некая темная тень. — Где мы?

— На борту «Хищницы», в лазарете.

Бенедикт вновь обвел помещение взглядом.

— Угу. Но как мы сюда попали? Я помню только, что мы были в Храме…

— Вас укусил шелкопряд, — тихо сказала Бриджет. — Вы долго сопротивлялись яду, но в итоге рухнули замертво. Зная, что вам и другим отравленным смог бы помочь мастер Ферус, капитан доставил всех раненых сюда. А потом мы отправились за инструментами эфирреалиста, которые нужно было обязательно вернуть.

— И добились успеха, очевидно, — заметил Бенедикт. — Но что именно произошло?

Вздрогнув, он вдруг уселся на тюфяке прямо.

— Бриджет, что с вашим лицом? И с рукой?

Подняв руку, юноша осторожно коснулся кровоподтека на ее щеке.

Кончики его пальцев были легкими, горячими и чуточку шероховатыми. Бриджет показалось, ее сердце вот-вот перестанет биться; девушка с ужасом ощутила, как округляются ее глаза.

Казалось, хребет Бенедикта в тот же момент обратился в камень. Отдернув руку, он смущенно откашлялся.

— Э… Ну, то есть если позволите спросить.

— Когда Храм начал рушиться вокруг нас, мне попало по лицу, — сказала Бриджет, в общем-то не уклоняясь от истины. Потом она приподняла загипсованную руку. — А это было в самом начале сражения.

— Какого сражения?

— Ну, мы погнались за «Туманной акулой» и схватились с ней. Это такое судно, чемпион олимпийских состязаний в скорости. А потом был бой с каким-то другим кораблем, под названием «Итаска», но нам уже помогали военные суда нашего флота. Этот корабль мы захватили, что, кажется, было весьма существенным достижением, а сейчас возвращаемся после всех воздушных битв домой…

Этот сбивчивый рассказ самой Бриджет показался похожим на стихотворение, которое жутко застенчивая девочка впервые читает перед целым классом: слишком быстро, проглатывая слова, и не в состоянии остановиться.

Бенедикт качал головой.

— Я… Как, говорите, вы повредили руку?

— Корабль маневрировал, а я пыталась удержать Роуля. Мне и в голову не приходило, что корабли могут двигаться так резко… — Она тоже покачала головой, уже чувствуя, что начинает краснеть. — Так, ерунда, вообще-то.

— Но где сам Роуль?

— Он пока не желает со мной говорить, — вздохнула Бриджет. — Боюсь, могла пострадать его гордость. Но он еще выйдет ко мне. Рано или поздно…

Слабая улыбка тронула губы Бенедикта.

— А Гвен?

— У нее все хорошо, — уверенно сказала Бриджет. — Она и сама очень-очень хорошая.

Молодой боерожденный вскинул бровь, отвечая на участие, прозвучавшее в ее голосе.

— Да, она хорошая, — тихо ответил Бенедикт. — Высокомерная, упрямая, невнимательная порой, самоуверенная и не понимающая, что может в чем-то ошибаться… но сердце у нее доброе. Под всеми слоями неприятных качеств. И порой — довольно глубоко, если сосчитать все слои.

Бриджет позволила себе тихо рассмеяться и покачала головой.

— Вы вечно ее дразните.

— Кто-то же должен. Иначе у нее нелепо раздуется самомнение, как у всех Ланкастеров.

Улыбаясь, он не сводил с Бриджет взгляда. Затем, двигаясь с великой осторожностью, Бенедикт Сореллин приподнял руку Бриджет и опустил ее на свои горячие пальцы. Сжал обеими ладонями. Сердце Бриджет пустилось вскачь, и она не сразу сообразила, что краснеет, улыбается и пристально смотрит себе под ноги.

Она нежно сомкнула пальцы на ладони Бенедикта и в ответ почувствовала его твердое, осторожное пожатие.

Просто поразительно, подумала Бриджет. У нее не возникло надобности говорить что-то вслух. Очевидно, у Бенедикта тоже. Рука девушки покоилась в его ладони, и это говорило достаточно… нет, более чем достаточно. Бриджет очень устала, а несколько последних дней оказались ужаснейшими в ее жизни, — но сейчас она тихо сидела рядом с Бенедиктом, сжимала его руку и испытывала такое счастье, какого не ощущала, наверное, никогда.

* * *

Гвен молча стояла на обдуваемой ветрами палубе, в опущенных на глаза гогглах, и через перила смотрела туда, где в воздухе парила большая грузовая платформа с «Итаски», груженная потерями первых дней войны.

Там не было достаточно места, чтобы достойно разместить тела всех погибших. Поэтому всех их — и альбионцев, и аврорианцев, не делая различия, — завернули в полотно и уложили поленницей. Сейчас платформа висела в сотне ярдов от «Хищницы», соединенная с нею швартовым тросом.

На палубе «Хищницы» было людно. Командный состав сдавшейся «Итаски» стоял без оружия, но в парадных мундирах, — как, впрочем, и командиры с «Доблестного» и «Победоносного», а также единственный выживший с «Гремящего».

— …Ибо угодно было Богу небесному забрать из мира сего души этих людей… — ровным и спокойным голосом говорил капитан Гримм, стоявший здесь же со снятой шляпой в руках. — …И посему предаем мы тела их ветрам, пыль к пыли, зола к золе и прах к праху, уповая, что он наступит — тот благословенный час, когда сам Господь небесный сойдет на землю с окриком гневным, и с пением архангелов, и с пением Божьей трубы, и когда все, чего уж нет, возродится вновь. Тогда те из нас, кто доживут, увидят рождение нового мира из сей юдоли слез, и все мы воссоединимся в мире и благодати. Аминь.

— Аминь, — общим гулом вторили ему собравшиеся командиры и аэронавты из экипажа «Хищницы».