аппетитные блюда, накидывается на незнакомых для себя авторов, каждого пробует на вкус, требует добавки, снова дегустирует, со многими вступает в переписку… С тяжелой головой до зари корпит над бумагой и переполненной пепельницей, забывает почистить зубы и бросается в постель. Утром (по его биологическим часам – ближе к обеду), закурив прямо в кровати и окидывая взором окружающий бардак, приходит к философскому заключению, что беспорядок в комнате ни в коей мере не влияет на порядок внутренний, на упорядоченность мыслей, их стройное изложение на плотной белой бумаге. Именно тогда он осознает, что писатель должен стремиться к органическому строю изложения сюжета в тексте, а не к порядку в быту, что гораздо лучше иметь за душой захватывающие и волнительные замыслы, а не опрятный костюм, под которым скрываются пустота, «душевное окоченение… жуткая, ледяная бесчувственность», как у героя «Фантастической ночи».

«С тех пор я начал внимательно наблюдать себя… я задаюсь также вопросом, сумею ли я наделить слово надлежащим смыслом, смысл – надлежащим словом, добьюсь ли того равновесия, которое всегда безотчетно ощущаю при чтении хороших книг»{76}. Вот что его по-настоящему волновало. Добиваться «равновесия» в произведениях, достигать мастерства путем «постоянного изъятия лишних пауз или посторонних шумов», чтобы книги захватывали «с первых строк… щедро одаривая радостью узнавания и сопереживания до самых последних страниц»{77}.

Так что быт – он и есть быт, и тратить время на его устройство, с точки зрения Цвейга, было совершенно бессмысленно. Лучшим тому подтверждением являются воспоминания одного из друзей Стефана времен его университетской поры: «Я нашел его в половине одиннадцатого в простой студенческой комнатенке полуодетым, в комнате беспорядок. Позже я понял эту характерную его черту – непритязательность в быту. Я знал, что происходил он из очень богатой семьи, вырос в роскоши. Еще студентом он унаследовал значительную часть родительского состояния. И все же жил в простых меблированных комнатках. Как и тысячи венских студентов. Сейчас могло показаться, что он только что встал с постели. На самом деле, он уже несколько часов основательно поработал. А небрит он был и по-домашнему одет лишь для того, чтобы никто не мог его вытащить из дома, увести от стола, не мешал работать».

Эти воспоминания оставил двадцатилетний Виктор Флейшер{78}, будущий австрийский писатель и художественный критик, с которым Цвейг познакомится в Берлине в 1902 году. Дружба Виктора и Стефана продолжалась сорок лет до последних дней жизни Цвейга. Стефан доверял Виктору во всем и в письмах, нежно называя его «Виктурль», делился самыми сокровенными переживаниями.

«Священным союзом» называли их неразлучное трио – Виктора, Стефана и художника Альберто Стринга. Виктор умел дружить и хранить секреты. Он смог стать прекрасным другом не только Стефану, но и первой его супруге Фридерике, а затем и Шарлотте. Первоначально именно Виктор Флейшер рассматривался главным кандидатом на написание биографии Цвейга, но в конечном итоге Фридерика перепоручила задачу Эрвину Ригеру. С приходом Гитлера к власти Виктор эмигрирует в Англию и после операции на мочевом пузыре несколько месяцев проведет в городе Бат в новом доме Шарлотты и Стефана. Русским читателям его имя, как и имя его старшего брата, юриста Макса Флейшера (1880–1941), малознакомо. Пожалуй, лишь эксперты знают о том, что Виктор Флейшер основал и до 1926 года возглавлял издательство «Frankfurter Verlags-Anstalt» и что на первых этапах его становления Цвейг оказывал ему материальную поддержку.

Двадцать четвертого мая 1940 года Стефан запишет в дневник: «Виктор находится в апогее депрессии, постоянно расстраивается. Всё, что мы можем себе представить, так это то, что мы должны переосмыслить всю нашу будущую жизнь». Цвейгу на «переосмысление» будущего, а точнее сказать, горького настоящего оставалось полтора года. Виктор, похоронив брата по крови Макса и брата по духу Стефана, переживет двух самых близких ему людей на десятилетие.

* * *

Весь первый семестр университета Стефан перечитывает и правит свои ранние – «неопределенных предчувствий и неосознанных переживаний, возникшие не на основе личного опыта, а из книжных страстей» – поэтические произведения, чтобы из двух сотен лиричных, меланхоличных стихов выбрать наиболее проникновенные, имеющие «музыкальность и достаточное чувство формы, чтобы быть замеченными в кругу любителей». На большее он в те годы и не рассчитывал.

Мысль издать целую книжку, поэтический сборник с собственным именем на обложке давно мерещилась его воображению. Еще в марте 1900 года, будучи гимназистом, он расспрашивал Карла Францоза о возможности воплощения в жизнь своей заветной идеи. И вот спустя год, когда все «решила поддержка моих друзей, которые верили в меня больше, чем я сам», в апреле 1901 года берлинское издательство «Schuster & Loeffler» выпускает поэтический сборник «Silberne Saiten» («Серебряные струны»). Графические рисунки для издания выполнит молодой чешский иллюстратор и декоратор Хуго Штейнер-Праг{79}. Этот талантливый выпускник художественной академии Мюнхена будет не раз иллюстрировать книги Цвейга, но прославится рисунками к сборникам стихов Ленау, сказкам Андерсена и роману Гофмана «Эликсиры сатаны».

Мелодичные «Серебряные струны» автор выпустит на собственные средства и посвятит своим «дорогим родителям» («Meinen lieben Eltern zu eigen»), но пять стихотворений цикла «В старом парке», вошедших в сборник, сердечно адресует «моему другу Адольфу Донату с верной дружбой». Книга состояла из шестидесяти произведений, каждое начиналось с новой страницы. Можно назвать их «страницами жизни» поэта, ведь сам он в итоге проживет шестьдесят лет… Название было дано по первым строкам стихотворения «Ноктюрн»:

Слышишь, как на серебряных струнах

Ночь играет в уснувших полях.

За ландшафтом – мерцающим, лунным,

Необъятная ширь и размах

Под дыханием ночи бесшумным.

И руки ее царственный взмах

Тронул струны, в уснувших полях

Зазвучала мелодия нежно…

И души расправляются крылья,

Словно звук серебристой струны.

И холмы ароматов полны.

Все в мерцанье – леса, города,

И душа воспарила, тоскуя,

С лунным светом слилась навсегда.

«Не припомню в своей жизни дней, – вспоминает Цвейг, – счастливее тех, когда маленькие творческие радости и успехи казались огромными». Первую неделю после выхода сборника автор от сильного волнения не мог спокойно заснуть. Он не расставался с книгой даже ночью и непременно убирал ее под подушку, чтобы не дай бог не потерять. Ему абсолютно веришь, когда читаешь, что своим дебютом он «не уставал любоваться». Перелистывал, пересматривал, перечитывал «еще, и еще, и еще».

Книга имела счастливую судьбу, получила положительные рецензии в самых влиятельных изданиях – «Prager Tagblatt», «Neue Freie Presse», «Revue franco-allemande», «Magazin für Litteratur», «Die Zeit», «Das Literarische Echo», «Norddeutsche Allgemeine Zeitung», «Frankfurter Zeitung». Воодушевленный триумфом, Стефан разыскал все