с крестьянами. Не есть мяса, не есть риса. Ты знаешь, что нельзя брать с собой туда консервы и получать посылки с продуктами? Надо жить вместе с крестьянами, вместе есть и вместе работать! Труд — не самое главное, главное — отупление людей, чтобы они поменьше рассуждали.

О том, как живет наша страна, он ничего не знал и забросал меня вопросами. Я понимал, что молодой националист из Гонконга не был убежденным другом нашей страны, но он с определенным интересом слушал мой рассказ о советской жизни.

Больше мы никогда не встречались.

Дни шли. Наступил июнь, а занятия в университете так и не возобновлялись. Студенты и преподаватели липли к обклеенным бумагой стенам зданий, как мухи к сладкому. Интерес к дацзыбао возрастал. Но среди толпы были уже не только воинственно возбужденные, но и встревоженные лица. То тут, то там появлялись следы содранных дацзыбао. Их соскребали стальными щетками члены партии, группами по три-четыре человека, выполняя решение партийной организации, особенно на тех аллеях, по которым мы с вьетнамцами ежедневно ходили в столовую. Но «свято место» пусто не бывает. Их место немедленно занимали свежие студенческие дацзыбао, и вокруг них скапливалось особенно много людей.

На перекрестках аллей появились фанерные стенды, на них вывешивались каллиграфически написанные дацзыбао на плотной красной бумаге. Я их сразу же про себя окрестил официальными. В них выражалась поддержка партийному комитету, партбюро факультетов и лично парторгу Чэну. Подписывались они не отдельными лицами, а целыми организациями, вроде: «Весь коллектив студентов и преподавателей астрономического факультета» или же: «Партгруппа 2-го курса физического факультета» и т. д. Были дацзыбао и от самого парткома и комсомольской организации. На видном месте висело постановление открытого партийного собрания. Я прочел его и с удовольствием увидел, какое значение придавалось моей особе. Один из пунктов решения гласил: «В связи с тем что в университете обучаются иностранцы, в том числе из Советского Союза, необходимо строго соблюдать постановление Государственного административного совета об охране престижа нашей страны и не вывешивать дацзыбао критического характера в местах, открытых для иностранцев…»

Сбоку возле постановления на старых газетах крупными иероглифами под огромной шапкой «Слушаться только самых высоких указаний — указаний горячо любимого вождя председателя Мао!» было написано: «Полюбуйтесь, как они извращают указания председателя Мао! Председатель Мао нас учит: «Дацзыбао должны вывешиваться в общественных местах, доступных для широких масс.» Встанем на защиту указаний председателя Мао! Защитим ЦК партии! Долой черный партком! Долой черного бандита Чэна! Полюбуйтесь, как они борются против самых высоких указаний председателя Мао!»

Чтобы у читающих не было сомнений, жирная черная стрела прочеркивала текст и вонзалась в роскошную красную бумагу постановления парткома.

Вот те и на! Это было уже что-то новое: открытое выступление против парткома под лозунгом «защиты ЦК». Да и вообще вся атмосфера, царящая в университете, говорила о том, что партком оказался бессильным остановить «революционеров», а занятия были сорваны.

Как-то мимо меня прошла группа пожилых людей, в университете — это обычно преподаватели. Они шли быстро, взволнованно переговариваясь.

— Студенты забыли дисциплину, — раздался за моим плечом раздраженный голос. — Они затыкают мне рот цитатами из Мао Цзэ-дуна, как будто председатель Мао против дисциплины…

— Они никого не слушаются, и ничего с этим не поделаешь, — отвечал ему спутник. Покосившись на меня, они умолкли.

Все эти события, правда, пока не сказывались на мне лично. Профессор Го пунктуально приходил на занятия. Теперь мы все чаще оставались вдвоем. Мой фудао Ма стал явно манкировать своими обязанностями. Мне казалось, что он даже умышленно избегает меня, опасаясь возможных расспросов. Утром Ма исчезал до того, как я успевал открыть глаза, а появлялся поздно, вопреки всем правилам, после двух ночи, бесшумно, как кошка, крадясь в темноте и также бесшумно укладываясь в постель.

Однажды, вернувшись после завтрака, я застал Ма в комнате.

— Ты сегодня свободен? — удивился я.

— Занят, очень занят. Но я специально дожидался тебя, чтобы передать тебе, — Ма явно чувствовал себя неловко, — что канцелярия по работе с иностранцами и факультет просят тебя не читать дацзыбао.

— Мне об этом говорил уже Ван. Пожалуйста, могу не читать.

— Вот и хорошо! Но я не знал, что он уже беседовал с тобой.

Поразительно! Впервые за три месяца я столкнулся с организационной неувязкой: такого не бывало, чтобы один китайский работник не знал, что говорил другой.

— Знаешь, как я сейчас занят? — извиняющимся тоном стал объяснять он. — В университете началось массовое движение, небывало массовое, оно проходит с огромным энтузиазмом. Но иностранцы не должны в нем участвовать. Это наше, чисто китайское внутреннее дело. Поэтому мы просим тебя не читать дацзыбао и советуем не ходить в библиотеку.

— А как же мне менять книги? — спросил я.

— Менять их буду я. Около библиотеки проходят массовые митинги революционной молодежи. Поэтому мы и не советуем тебе туда ходить.

Поскольку второй запрет под видом «совета» касался моих занятий, я принял его не без раздражения.

— Ваши митинги мне ни к чему, а вот задержки с книгами досадны.

— Администрация университета, — убеждал меня Ма, — охотно шла навстречу твоим пожеланиям в пределах возможного. Мы создаем необходимые для работы условия. Теперь мы ограничиваем твою деятельность, но только потому, что это совершенно необходимо. Мы желаем тебе добра.

— Хорошо, — сказал я, и Ма тут же вышел.

Я решил последовать совету Ма и вести себя осторожно.

Митинги учащались. Они собирали сотни две-три человек и проходили на покрытой угольной пылью площадке возле Студенческих столовых, на стадионе, у эстрады самодеятельности, на ступенях библиотеки, перед главным входом административного корпуса и даже в столовых во время еды.

Активисты уже сорвали голос и хрипели, но, чем глуше звучал сорванный голос, тем резче были жестикуляции и хлестче смысл сказанного. Поперек аллеи повесили транспарант: «Долой черное царство!» На асфальте громадным белым столбцом протянулся лозунг: «Долой черного бандита Чэна!»

Как-то в первых числах июня в часы полуденного сна в коридоре захрипели репродукторы и после шума и треска, на фоне гвалта и возни, звонкий девичий голос закричал:

— Да здравствует культурная революция! Долой предательскую черную банду! Долой контрреволюционный партком! Все революционные товарищи, объединяйтесь! Председатель Мао учит нас: «Революция — не преступление, бунт — дело правое!» Дорогие товарищи, революционная молодежь! Вы родились и выросли в самую великую эпоху — эпоху нашего любимого вождя Мао Цзэ-дуна! Вставайте и сплачивайтесь, боритесь за развитие и победу великой пролетарской культурной революции! Долой гнилую черную клику, долой ревизионистский буржуазный курс!..

Затем из репродуктора понеслись нечленораздельные крики, шум, топот, гам. Кто-то