разводя руками, он кричал, что «изменники» преследуют и унижают «трудящиеся массы», что его отчисляют за неуспеваемость «вопреки классовому принципу и генеральной линии КПК». Худое его лицо с тенями от бессонницы оставалось неподвижным, и только рот судорожно дергался, когда он восклицал:

— Разве это не буржуазная, контрреволюционная политика? Пусть они ответят перед массами!

— Это ревизионизм, — сказал стоявший у стены юноша.

— А разве я не говорил? — радостно подбежал к нему оратор. — Ведь это же потрясающее небо и землю преступление!..

Остальные молчали.

— Вы один подписали? — спросил самый решительный юноша.

— Да. Но нас много и будет еще больше, — сказал оратор и побежал вдоль стены к новой группе любопытствующих.

Все студенты в тот день еще были с сумками в руках, потому что собрались идти на занятия.

Возвращаясь после завтрака, я шел уже по многолюдным аллеям. Вокруг витийствующих и жестикулирующих ораторов возникали скопления, кое-где шли споры, и тогда толпа брала в кольцо спорящих. Такое скопище студентов меня удивило. Вьетнамцы тоже читали дацзыбао.

— Сегодня китайские студенты не вышли на занятия, — сообщил мне один из них. — Они говорят, что у них культурная революция.

— А у вас занятия будут?

— У нас пока будут, — сказал он. — А как у тебя?

— Не знаю, — отвечал я, и мне впервые пришла в голову невеселая мысль, что «культурная революция» затронет, наверное, и меня.

Так я познакомился с крестьянским пареньком из Вьетнама Нгуен Тхи Канем.

Придя к себе, я застал. Ма. Вид у него был усталый, но возбужденный.

— Ты можешь мне объяснить, что происходит? — спросил я. — По пути в столовую мне бросилась в глаза надпись особо крупными иероглифами: «Долой черный партком!» Что это значит?

— Китай — страна социалистическая и революционная, — блестя глазами, сказал Ма. — У нас каждый может высказывать свое мнение, Китай — самое демократическое государство в мире. Некоторая часть наших студентов придерживается мнения, что партком и ректорат совершили политические ошибки. Поэтому они пишут дацзыбао, чтобы снять с должности тех, кто за это ответствен. Такое возможно только в Китае!

— Да чтобы снять плохого директора вуза вовсе не нужна революция!

— Но ведь это совсем не то, — возразил Ма. — Речь идет не просто об ошибках и недостатках в работе. Речь идет о недовольстве масс. Это политическая борьба, классовая борьба, доказательство обострения классовой борьбы в социалистическом обществе!

— Значит, дацзыбао пишут массы?

— Нет, так еще нельзя сказать. Сейчас их пишут студенты, пока беспартийная и некомсомольская молодежь. Члены партии почти не участвуют. Мы читаем их дацзыбао, но это еще не значит, что они правы. Правота и истина выясняется при обсуждении. Ведь они тоже имеют право на критику.

— В дацзыбао упоминается имя парторга Чэн Цзинь-у. Что это за человек? Я с ним не встречался.

— Да, он не успел тебя принять. Товарищ Чэн — очень занятой человек, много работает; если бы ты приехал не один, а с группой иностранных студентов, возможно, он бы тебя принял. Осенью он принимал вьетнамцев, но их было более ста человек. Поскольку вас с Лидой было только двое, мы решили ограничиться приемом у товарища Лю, заместителя декана факультета.

— Да я вовсе не в претензии к нему. Просто мне хотелось узнать хоть что-нибудь о нем.

— Товарищ Чэн пришел к нам в университет в шестьдесят втором году. До этого он был политработником НОА. С шестнадцати лет участвовал в антияпонской войне, потом в гражданской войне, трижды был ранен, прошел путь от простого бойца до политработника. Товарищ Чэн — старый революционер и член партии, вступивший в нее на поле боя; он верный боец председателя Мао и лично видел его в Яньани, — словоохотливо откликнулся на мою просьбу Ма. — У нас в университете он выполнял тогда важное задание партии по искоренению современного ревизионизма и преклонения перед иностранщиной. Ты же знаешь, что у нас здесь раньше были ваши советники. Так вот товарищ Чэн успешно провел эту трудную и ответственную политическую борьбу. Тех товарищей, кто поддался дурному влиянию, мы направили в деревню на перевоспитание физическим трудом, чтобы они пожили одной жизнью с народом. Это очень полезно для их сознания. Благодаря товарищу Чэну у нас теперь здоровый революционный коллектив.

— Значит, он верный боец председателя Мао? — не без иронии переспросил я.

— Да. Но и таких людей можно критиковать. Китай — демократическая страна. Кто прав, кто нет, решит после обсуждения собрание… Да, к твоему сведению — сегодня мы все читаем дацзыбао, поэтому занятия прекращены, а завтра будет обсуждение, — сказал он, выходя из комнаты.

Дни стали шумными. Гул голосов долетал ко мне в комнату. В аллеях толпились спорящие студенты, а стены зданий покрывались листами исписанной бумаги. Идя обедать, я уже должен был проходить сквозь плотную массу людей, среди беспокойно жужжащих голосов.

Ко мне подошел маленький завхоз Ван:

— Вы понимаете, что написано в дацзыбао?

Я кивнул.

— Партком просил меня уведомить вас, что дацзыбао — метод культурной революции и это внутреннее дело Китая. Мы просим вас не читать их, — со своей обычной любезной улыбкой продолжал Ван.

— Постараюсь, — сказал я. — Хотя это довольно трудно: ваши аршинные дацзыбао расклеены на каждом шагу. Я просто не могу не видеть их, когда иду обедать.

— И все же мы просим вас не читать дацзыбао. Они говорят только о внутренних делах, вас они не коснутся никоим образом. Читая дацзыбао, вы можете получить превратное, одностороннее представление о наших делах. Вам, конечно, интересна жизнь КНР и такое великое движение, как культурная революция. Через месяц или два мы организуем для иностранных студентов специальные лекции, где можно будет задавать вопросы и получать ответы на них. Возможно, вас даже допустят на эти лекции вместе с вьетнамцами.

— Спасибо, — без энтузиазма поблагодарил я его.

В один из дней конца мая после обеда, вместо строго предписанной университетским режимом тишины, радиоузел начал трансляцию заседания парткома. Выступал парторг Чэн. Он требовал наказать демагогов, категорически отвергал обвинения в том, что он «черный», что он — участник какой-то банды, что он против генеральной линии и т. д.

— Так могут говорить только карьеристы и незрелая молодежь, — сказал Чэн и с надрывом стал выкрикивать: — Что они понимают в революции?! Смотрите, моя преданность Мао Цзэ-дуну доказана кровью! Я до последнего дыхания верен нашему любимому вождю, мы все, весь партком преданы нашей партии! Мы сражались за освобождение, эпоха Мао Цзэ-дуна создана нами! Это мы строим новый, сильный, могучий Китай! Мы не боялись смерти и трудностей на поле боя! Да здравствует председатель Мао! Слава! Слава!