кроме календаря, отец три месяца ходил в зимнюю сельскохозяйственную школу, я выучился на садовода… Зато ты станешь паном.

— Будет тебе.

— Для меня ты все равно что пан.

Ветер утих. Гром гремел уже над чьими-то другими головами. Под дверцы погреба тянуло запахом свежести.

— Я, когда был такой, как ты, даже с вилами боялся близко подойти к коровам. Чего ты хочешь — садовод-огородник, розочки, фиалочки, цветная капустка… Отец отодрал меня кнутом, рассек мне ухо. Вот видишь? Я боялся кнута и коров. Пришлось выбрать, что страшнее.

— Я подойду к быку.

— Только так и надо, прямо с самого начала. Ты не маленький.

Погреб будто молнией осветила резкая вспышка электрической лампочки. Они даже вздрогнули.

— Наконец-то! Сколько можно было возиться, — прогудел Адамек.

Винца послюнил большой и указательный пальцы и отщипнул у свечки любопытный кончик фитиля.

— Пойдем?

— А чего здесь-то…

Адамек огляделся. Освещение в погребке стало слишком резким.

Адамек ополоснул стаканы, трубку и кувшин, поставил кувшин вверх дном на полку. Кулаком загнал пробку в бочку.

— Как зовут твою-то?

— Мария.

— К этому имени я, пожалуй, привыкну.

Дождь лил по-прежнему, по дороге стремительно несся сплошной поток воды. Они поплыли по течению, нагнув головы и зажмуривая глаза.

Капли, подгоняемые ветром, больно били по лицу.

— Черт!

— Споем?

Адамек начал, Винца подтянул не сразу.

Паренек чернявый,

тебя дома ждут,

вороным лошадкам

сена не дают.

Вороных лошадок

холил я и пас,

а мне, молодому,

кто на стол подаст?

* * *

В ярком сиянии солнца отчетливо вырисовывался черный цвет.

В черной комнате белел гроб.

Цветы увяли.

Привели вороного. На глазах у него были шоры, в гриве черные ленты. С одной стороны его вела под уздцы Марта, с другой — тихо плачущая Марина. Маргита стояла перед домом в длинном белом платье и черной накидке, держала в руке сломанную свечу, которая уже никогда и никому не осветит путь.

Вороной стоял перед открытой дверью. У него подрагивали ноздри, и всего его била дрожь.

Ударили в колокол, потом заиграли трубы, им аккомпанировали барабан и чистые девичьи голоса.

Вороной вскинул голову.

К небу поплыл запах кадила.

Вынесли гроб.

Серебряный крест указывал дорогу.

Маргита. Белый гроб. Черный конь.

Футболисты, авиамоделисты, водолазы, клуб верховой езды — все это было с Олином, пока он не уехал на каникулы.

Тяжелые звуки музыки, тяжелая поступь.

Солнце.

На дорогу осыпаются белые цветы каштанов.

Винца вспомнил слова поэта:

Продувают ветры дом на склоне,

там, в тени дороги, ряд черешен

лепестки цветов на раны сыплет,

и Морава забирает души грешных.

* * *

Надежно пристегнутый к сиденью ненадежного автомобиля, Винца взял курс на север. На Высочине еще только зацветала сурепка. Чтобы ехать, надо было ехать быстро. Убежать, перепрыгнуть из горечи мрака в сияющий день.

Не самый лучший выход, Винцик.

Пусть даже глупый, чем никакой, Винцик.

Все лучше, чем видеть пустую улицу, покрытую растоптанными веточками барвинка и каштанового цвета. Что угодно лучше свежезасыпанной раны земли.

Колеса мягко шелестели по шоссе, впереди — булыжник.

Леса теряли колючки, становились мягче, льнули к людям.

* * *

Винца позвонил и стоял в ожидании. Мир вокруг еще покачивался и кружился перед глазами, когда Винца, прихрамывая, вылез из машины. Открыла дама в дедероновом платье цвета морской волны, воздушном, нежном — только дунуть.

— Добрый день. Мария дома?

— Мм… — Дама уставилась на Винцу, словно он вел за собой на поводке козла. Винца невольно оглянулся: да нет же, он стоял у калитки палисадника один. Посмотрел на табличку с номером дома: все совпадало. Улица называлась «К Блаженству». Уж такое название мудрено забыть. Единственное, что он мог перепутать, так это город или полушарие.

— Вы по делу?

— Я приехал просто так.

— Откуда, смею вас спросить?

— Издалека.

Кто готов очертя голову мчаться невесть куда, тот не придает значения бессмысленным мелочам. Весь предыдущий разговор Винца считал никчемушным.

— Ваше имя?

— Винценц Адамек. И еще я учусь на пана. — Винца улыбнулся, и уверенность дамы-охранительницы поколебалась. Она неопределенно скривила верхнюю губу. Ей могло быть как тридцать, так и пятьдесят. Все же скорее пятьдесят, если Мария ее дочь.

Дама пошла в дом походкой, какой привыкла ходить смолоду. А Винца подумал, что козел еще не самое большое несчастье в доме.

Мария прибежала запыхавшись, в дедероновом платье цвета морской волны, воздушном, нежном — только дунуть.

— Откуда ты взялся?!

— Да так. Уехать, что ли?

— Сумасшедшенький… Входи… Или нет, погоди секунду. Пусть тебя все как следует разглядят.

Винца окинул добродушным взглядом окна ближних домов. Занавески трепало сквознячком.

— Ты не забыла, что вечер у нас занят? — ласково напомнила Марии мать.

Мария досадливо отмахнулась и подмигнула Винце:

— Я вас познакомлю.

Винца мигнул в ответ. Еще несколько дней назад он тут же убежал бы, только волосы развевались бы.

— Это Винца Адамек. Мы дружим, ясно?

— Оч-чень приятно… Конечная.

Винце тоже было очень приятно.

Пан Конечный выразился несколько невнятно. Он сидел с рюмкой бехеровки в кресле перед телевизором и смотрел «Дикую Бару»[11]. Когда охотник наконец-то нежно поцеловал Бару перед пылающей часовней, пан Конечный спросил:

— Выпьете?

— Спасибо, — ответил Винца.

— Нет так нет.

— Видишь! — Пани Конечная показала на экран.

Охотник, красивым движением обняв Бару, уводил ее к сияющему горизонту. Рядом шла его лошадь.

— Для этого тебе понадобились бы охотник и лошадь.

Мария щелкнула выключателем телевизора.

— Ну, рассказывай, что у вас нового. Кто умер, кто женился? Он, когда ни приедет из дома, всегда-то у них кто-то умер.

— Ну что ты! — Пани Конечная вежливо наклонила голову. — А вот в газетах пишут, что в деревне чистый воздух.

— Хлеб убрали… — вмешался пан Конечный.

— Еще и не начинали.

— Дорогие, нам пора идти. Пан… Пан…

— Винценц.

— Пан Винценц извинит нас.

— Чего ему извинять? Он пойдет с нами.

— Но, Мария…

— Мы с ним можем пойти и одни!

— Будь добра, зайди в ванную, поможешь мне привести в порядок прическу.

Воздушная пани Конечная отшуршала, Мария со строптивым видом скатывала ковер.

— Ужасно, — пробасил пан Конечный. — Не понимаю, как можно добровольно войти в этот дом.

Винца чувствовал себя настолько в гостях, что добродушно кивал и с неизменной улыбкой воспринимал все, что видел и слышал.

— Но получится страшно неловко, когда ему придется самому заплатить за себя, — шипела пани Конечная в ванной. — Почему ты меня не предупредила, что кого-то ждешь?! Я могла бы приготовить бутерброды.

— Мама, мне