Нет, люди меняются, просто далеко не все и не всегда. Маска со временем даст трещину, сквозь которую слепящими лучами пробьется вся суть. Но настоящие перемены раз от раза будут давать о себе знать, и ты увидишь их. Они всегда будут на поверхности. На расстоянии вытянутой руки.

Только протяни и дотронься.

Я почти протянула.

— Так во сколько вы встречаетесь с Гитой? — спросила мама, оборачиваясь на настенные часы. Она словно попыталась сгладить повисшее в воздухе напряжение.

То, которое появилось в моей груди, я сгладить вряд ли смогу.

— В семь.

— Тебе уже скоро надо выходить.

— Да. Допью чай и пойду.

— Я с тобой, — вдруг произнес Саша, и я удивленно уставилась на него, чувствуя, как все шире раскрываются мои глаза.

«Как это, со мной?» — испугалась я. А вслух спросила:

— Куда?

— Нам вроде как в одну сторону. Вы же встречаетесь на площади? — спросил он спокойно, однако глумливые искорки из его глаз никуда не делись.

— Да, там.

— Ну вот и мне туда. Провожу тебя и пойду дальше по своим делам.

Почему он решил, что мне нужна его компания, я так и не поняла, но не стала спорить. Лишь пожала плечами. Может быть, нам удастся еще раз нормально побеседовать.

Мы ведь разговаривали, пока я готовила чай. Пусть этот разговор и длился не больше двух минут, но он был.

В конце концов, мы ведь, наверное, не увидимся больше никогда.

Странный комок вдруг поднялся к горлу, и я поджала губы. Нет. Я не признаю, что сожалею, что больше не смогу увидеть Воскресенского.

И эти мысли совершенно лишние сейчас. Я невольно нахмурилась, краем уха ловя обрывки фраз — мама снова разговорилась с Сашей. А спустя некоторое время он наконец поднялся с дивана, оставив после себя пустую кружку.

— Что ж, спасибо вам большое! И за чай, и за душевный разговор.

Я не раздумывая поднялась следом, собрала посуду, отнесла ее к раковине и сполоснула кружки, вслушиваясь в звуки за спиной. Стул проехался ножками по полу — мама встала со своего места; следом раздался ее мягкий голос:

— Тебе спасибо за помощь, Саша.

— Да что вы, пустяки. Мне было нетрудно.

Надо же, какой вежливый.

А со мной говорил про свой член.

Боже, что за идиотские мысли лезут в голову?!

Чем быстрее мы уйдем, тем быстрее я увижусь с Гитой и изолью ей весь тот поток эмоций, что разрывает меня изнутри уже второй день. Гита успокоит меня и отвлечет от этой чепухи. Обязательно отвлечет. Она выслушает, посмеется, крепко обнимет и пообещает, что все будет хорошо. Скажет, что Саша балда.

Ведь он правда балда, и правда все будет хорошо. Я и сама это знала.

Все станет хорошо, как только Воскресенский уедет отсюда, а я забуду все, что произошло со мной за последние двое суток.

К тому же я собиралась поговорить еще и с мамой. Вчера она пришла уставшая, и нагружать ее своими проблемами я не стала. Вместо этого мы весь вечер провели за просмотром какой-то романтической комедии, а сегодня я наверняка задержусь, пока буду гулять с Гитой, так что разговор отложила на завтра.

Мама не знала о моей встрече с Сашей, о проведенной вместе с ним ночи, о том, что я уже второй день избегаю его, но по глупым случайностям мы умудряемся сталкиваться в городе, будь то кофейня или улица. Если бы знала, то ни под каким предлогом не дала бы маме пригласить Воскресенского к нам на чай, даже в знак благодарности.

Эта мысль заставила меня усмехнуться, и я обернулась к ним, сдерживая хитрую улыбку, однако спрятать веселье во взгляде не вышло. Саша посмотрел на меня, слегка сощурившись. Наверное, не понял, что меня так обрадовало, но я не дала ему времени это обдумать. Кивнула в сторону прихожей, намекая, что нам уже пора выходить, и он, еще раз подозрительно осмотрев меня, прошел к выходу.

«Что, страшно?— торжествовала я про себя, — Становится не по себе, когда я начинаю улыбаться без причины?»

Мама подошла ко мне и коснулась моих волос с особой нежностью, которая была свойственна только ей. Убрала выбившуюся из укладки прядь волос за ухо, и мы в обнимку направились вслед за Воскресенским.

Саша остановился около входной двери, быстро обулся и снова выпрямился, глядя на мою маму.

— Что ж, еще раз спасибо вам за приглашение. Был рад увидеть вас.

— Удачи и всех благ тебе. Семье передавай привет.

— Обязательно. — Он улыбнулся, и я постаралась не обращать внимания на то, какой обаятельной была эта улыбка. Затем перевел взгляд на меня. — Жду тебя на улице.

Я кивнула, и уже через пару секунд за Воскресенским с легким хлопком закрылась входная дверь. В груди после его ухода сделалось спокойнее, будто легкие увеличились в объеме, и я смогла вдохнуть больше воздуха.

Однако память услужливо напомнила мне: мы ведь не попрощались и испытание еще не окончено. Через минуту я спущусь к нему, и нам предстоит провести вместе еще про крайней мере минут пятнадцать. Гита будет громко смеяться, когда мы встретимся. Хотя я все же надеюсь, что она не станет этого делать. Иначе мне придется ее покусать.

— Дорогая, все хорошо? — Мамин голос звучал слегка обеспокоенно, и только это заставило меня отвлечься от череды мыслей.

Я подняла на нее глаза. Волнистые волосы, почти черные у корней, плавно переходящие в шоколадный оттенок, тонкий нос, аккуратные худые щеки, длинные накрашенные ресницы. Светло-синий взгляд — ясный и добрый, цвета моря в солнечную безветренную погоду. Самый родной на свете взгляд, в котором сейчас мягкими волнами набегало беспокойство.

Моя мама.

Моя замечательная красивая мама.

Я улыбнулась, и эта улыбка была совершенно искренней, несмотря на то что некоторые чувства упрямо глодали меня изнутри. Например, острое желание скорее поделиться с ней всем случившимся. Просто сесть и все рассказать. С ходу, как будто обрушить плотину, за которой прятался бесконечный поток слов. Начну я примерно так: «Мамочка, твоя дочь — глупая идиотка». Конец.

— Да, конечно. Все хорошо, не переживай.

— Правда?

Но она действительно зря так волновалась.

— Да. — Я сделала шаг к ней и обняла, прижавшись щекой к ее щеке, чувствуя запах духов и цветочного шампуня. Мама была такая