— Знаю, мотек. Это несправедливо.

— Я все понимаю про ожидание. Никакого толка. Вообще никакого. Но все ждут и больше ничего не делают.

Дов внимательно смотрит на меня:

— Твои родители… ты же понимаешь… Они стараются изо всех сил. Они пытаются предоставить твоему брату пространство — понимаешь? Ему это нужно.

— Наверно, да. Но… думаю, там что-то еще есть.

— Что?

— Не знаю. Просто… Мне кажется, Боаз что-то задумал. Планирует что-то. Куда-то собирается, а я понять не могу, зачем и куда, что он собирается делать, но что-то в этом нехорошо. Не что-то, а все нехорошо.

Я сижу в тягучей тишине рядом с дедом.

Жду.

— Есть средства, Леви. Есть кое-что, чем можно воспользоваться, если уж совсем припечет. Я об этом с твоими родителями говорил. Но пока еще не припекло. Боаза проверяли перед демобилизацией и признали здоровым. И — по крайней мере, пока — мы в этом сомневаться не должны.

— Ну ладно.

Дов кладет руку мне на спину. Сгребает в ладонь мои волосы и легонько дергает.

— Ты хороший мальчик, Леви, — улыбается он. — Хороший, очень хороший мальчик.

Как и обещала, к нам заходит Кристина. Суббота, вторая половина дня. Мама и абба ушли в кино. Немного они еще делают вместе — ну, вот ходят в кино. Им все равно, что за фильм, с каким сюжетом, в каком жанре, в каком стиле. Просто это возможность уйти из дому и хоть немного отвлечься.

Я сижу на ступеньках крыльца, когда приезжает Кристина. Сижу и смотрю, как младший брат Цима стрижет нашу лужайку. Раньше это была моя работа, но, похоже, мама устала меня понукать. А потом малютка мини-Цим, заразившийся склонностью к предпринимательству от старшего братца, отправился по ближайшей округе с предложением услуг по стрижке газонов. Не то чтобы у меня есть жгучее желание оставить его без работы, да и физическая нагрузка ему очень даже полезна, но я сижу на крылечке и думаю: «Ну, все, финиш». С этого дня я сам буду стричь нашу лужайку.

Прежде чем выйти из машины, Кристина смотрится в зеркальце заднего вида. Она в майке и джинсовых шортах с бахромой. В шортах ее дивные ноги кажутся еще длиннее.

Даже босиком она все еще выше меня ростом.

Кристина садится рядом со мной на ступеньку и сдвигает на макушку темные очки. Еще ни разу в жизни я не был так близко от бабочки на ее плече. Требуется просто сверхчеловеческая сила, чтобы удержаться и не потрогать ее.

— Для протокола: его зовут Макс, — говорит Кристина. — И он очень хороший, честно.

— Кто?

— Мой бойфренд.

— А-а-а… Этот.

Кристина делает большой глоток холодного кофе из бутылочки, которую она взяла из машины.

— Знаешь, когда мы с Боазом были вместе… это же было несколько лет назад. В смысле… так много всего…

— Ты не обязана мне все это объяснять, — говорю я, хотя на самом деле я и вправду словно бы потребовал от девушки объяснений, будто бы я ее ревнивый любовник.

Господи, как же я жалок.

— Понимаю… — бормочет Кристина. — Но просто…

— Слушай, — говорю я. — Я просто рад, что ты здесь.

Какое-то время мы сидим с ней на крыльце — еще долго сидим после того, как братец Цима закончил стрижку лужайки.

— Ну? И как же мы поступим? — наконец спрашивает Кристина.

— Я так далеко не планировал.

— Мне стоит подняться к нему?

Я думаю о затхлом воздухе в комнате брата. О матрасе на полу, о кучах смятой одежды и постельного белья.

О разбросанных по полу картах.

Я вспоминаю тот день, когда я все это увидел.

— Нет, лучше я. Подожди здесь.

В доме прохладно. Тихо. После яркого солнца глаза не сразу привыкают к полумраку. Я прикасаюсь к двери Боа-за подушечками пальцев и скребу по дереву ногтями — вернее, тем, что от них осталось. Когда я нервничаю, я грызу ногти.

— Боаз?

— А?

— Войти можно?

— Погоди.

Брат подходит к двери. Приоткрывает едва заметно… и встает на пороге, заполнив собой дверной проем:

— В чем дело?

— Кристина Кроули приехала. Хочет с тобой повидаться. Сам не знаю, почему я называю ее фамилию. Как будто может быть еще какая-то Кристина.

— Знаю, — отвечает Боаз.

— Знаешь? — Я ничего не понимаю.

Брат указывает большим пальцем за спину:

— Видел ее машину.

То, что мой брат нашел в себе силы открыть штору и выглянуть в окно, вызывает у меня потрясение. Это же гигантский скачок в нужном направлении. Просто потрясающе, как быстро мелочи становятся грандиозными событиями.

— Она хотела бы тебя увидеть, — сообщаю я.

Боаз неловко переминается с ноги на ногу. Что-то перекладывает из одной руки в другую и прячет за спину. Это обувная коробка. Я сразу узнаю ее. Красно-черная крышка с изображением клоуна в смешных огромных туфлях. Коробка из магазина обувной фирмы «Marty Muldoon’s». Они, бывало, вместе с кроссовками давали конфеты Tootsie Pops. Магазин закрылся к тому времени, когда я подрос и уже не смог бы там покупать обувку.

Боаз хранил эту коробку в глубине платяного шкафа. Внутрь он складывал особо ценные вещи, которые не желал держать на полке для всеобщего обозрения. Всякое такое, к чему не должны были прикасаться другие, а особенно я.

Должен признаться: когда Боаз уехал из дому, я эту коробку разыскивал. Но она, как многое другое, исчезла.

— Она на парадном крыльце, — говорю я. — Ждет. А я пойду к себе.

Проходит минут пять, и я слышу, как открывается дверь комнаты Боаза. Слышу, как брат спускается по лестнице. Потом скрипит входная дверь. Открывается и закрывается. Я жду, что заурчит мотор машины Кристины — это означало бы, что мой брат наконец куда-то отправился. Но все тихо.

Боаз вышел всего на полчаса. Вернувшись, он отправляется прямиком в свою берлогу. Я пулей слетаю вниз и успеваю остановить Кристину в тот момент, когда она готова отъехать от тротуара. Окно Боаза выходит в эту сторону. Я тороплюсь, ведь теперь я знаю, что он открывает шторы.

— Ну?

Я вижу, что девушка плакала. Глаза припухли, красные пятна на щеках. Она утирает слезы краем майки, а мне удается на миг увидеть ее голый живот.

Только теперь меня ужасает мысль о том, как тяжело им было вновь увидеть друг друга. Нет, не то… Мне этого не понять. И сравнить не с чем.

— Ну, спасибо, — говорю я на всякий случай.

Я ведь, помимо всего прочего, понятия не имею, как надо разговаривать с девушками, которые только что плакали.

— За