Шрифт:
Закладка:
***
Это было сорок лет тому назад
Он принес цветы, поставил в вазу
И стал тихонько ожидать
Когда рассвет озарит сетчатку глаза
Она настойчиво спала
И не хотела просыпаться
По окнам тихо бьет сосна
И капли с неба начали срываться
Ей снился тихий мир
И избавленье от несчастья
Как умный поводырь
Отводит от нее ненастье
Ей не хотелось ничего
Ни любви, ни отношений
Ей было абсолютно все равно
На итог своих решений
Она уже давно не улыбалась
И что-то в ней сломалось вдруг
А сердце все не унималось
И в нем, как будто есть недуг.
***
По ящику идет очередная ересь, где лжецы сменяют друг друга и претенциозно показывают свои мнимые привилегии над предыдущими лжецами. На улице временами холодно, временами жарко. Не могу с предельной точностью угадать, что надеть и постоянно ошибаюсь. От этого приходиться или сильно потеть или неприятно мерзнуть. Завел спор с одной молодой особой в баре. Она рьяно утверждала, что любви нет. Я долго с нее смеялся. А потом сильно промывал мозги, разбавляя свой монолог быстродействующим алкоголем. Чудным образом, спустя час такой терапии в ее пьяных глазах появился один из трех слонов, на которых держится мир, – это надежда. После нескольких сигарет и пары шотов с абсентом, в ее глазах стал проглядываться второй слон, – вера. Я упивался своим монологом. Мои глаза стали замечать раздвоения. Минутная стрелка часов уже давно посылала меня на три буквы, а я мысленно силился доказать времени, что я уже давно на тех трех буквах засиживаюсь, свесив ноги. Я не думал о возможной альтернативе своей терапии. Поэтому все произошло именно так. Жаль лишь эту персону. Мне не хватило терпения выслушивать ее абсурдные доводы. Но мне было достаточно увидеть в ее глазах третьего слона, – любовь, чтобы собрать себя по частям и красиво и плавно уйти…
***
Три письма Анна хранила уже три года. Ей казалась очень символичной цифра три. Она сама не знала, почему только спустя три года решила взять их снова в руки. В течении года эти три письма пересекали несколько границ, окутанные красной нитью последней связи, они попадали в руки Анны. Первое письмо пришло как раз в день ее свадьбы. Но чувство эйфории не позволили ей вскрыть это письмо. В тот момент, опьяненное мнимым счастьем сердце Анны бушевало в немыслимых штормах. Ее сердцу хотелось то покоя, то танцев, то алкоголя, то уединения, то смеха ребенка, то грусти одиночества. Но все это никак не ассоциировалось с ее настоящим. Она продолжала жить прошлым, утопая в том настоящем, которое никогда не будет иметь для нее значения. В первом письме Николай заведомо поздравлял ее с днем ее свадьбы и венчания. Он пропитал все письмо вкрадчивым юмором и искусным цинизмом. Упоминая в письме за венчание, Николай, написал: «…К сожалению ты вряд ли что-то поймешь в этом глубоком обряде, ведь ты самое настоящее nullity d'esprit». Перевод он не стал уже писать. Будучи пьяным, ему было абсолютно все-равно, что было написано в этом письме. Однако, спустя пару дней он понял, что поступил опрометчиво и упрекал себя за эту латинскую фразу. Николай быстро присел писать еще одно письмо, где искренне извинялся, что не написал смысловой перевод фразы. Но Николай так увлекся написанием саркастических извинений, насыщенных легкой иронической насмешкой, что совершенно забыл написать латинскую фразу на русском. Когда Анна захотела потешить свое самолюбие, от нехватки внимания она стала читать письма в хронологическом порядке. Она надеялась увидеть в этих письмах проявление настоящей любви в словах, ибо так прельстилась комфортной ядовитой жизнью, что соскучилась за романтикой. Ее фраппированию не было предела. Она не знала, куда нужно направить свой гнев. Все ее самые сокровенные ожидания, спрятанные далеко под сердцем от глаз мужа, были наголову разбиты. Вскрыв третье письмо, гнев Анны сменился на глупую обиду, у которой не бывает сроков годности. Обиду, которая придумана низким человеческим разумом; обиду, свойственную так называемым «духовным ничтожествам», которые не способны видеть ни любви, ни гениальности, ни прекрасного. И встретившись со смысловым переводом латинской фразы, Анна необоснованно приняла правду за личное оскорбление, движимой силой которого была фривольная шутка над любимым человеком…
***
Точно помню, что это был май. Киев. Я сидел на лавке и пил кофе. За спиной в кафе с окнами викторианского стиля играл Джакомо Пуччини. Как раз в тот момент я проникся к нему всем своим нутром. В мыслях параллельно с музыкой где-то бродил Кафка и звал на ужин, чтобы поделиться своей концепцией написания бессмертных произведений. Вокруг меня ни души. Одни тела. Бездонные израненные тела страдающего поколения. Спускаюсь в метро. Там еще меньше людей и еще больше чувствуется всеобщее страдание, как волчий вой в румынских Карпатах. Во избежание программирования себя на депрессию, я закрыл глаза, стоя возле путей. От всего этого шума я не мог услышать себя. Я чувствовал, как ко мне подходит вдохновение. Я учуял музу. И молился, чтобы со мной никто не заговорил, чтобы никто ко мне не прикоснулся взглядом. Но я все никак не мог избавиться от ощущения постороннего наблюдения. Когда я зашел в вагон, я встретился с ней взглядом. Вдохновение испарилось. Я успел лишь увидеть, как все мои мысленные наброски разрушились, будто это был карточный домик. Мной на мгновение овладело отчаяние и грусть, которые оказались ничем ощутимым на фоне этих прекрасных глаз…
***
Мог ли я любить раньше? И могу ли я любить
